Алексей Климов. На одиннадцатый день

– У, скотина, нажрался, – зло ворчит полная молодая женщина, вызывающе громко гремя котелками, мисками и прочей утварью, часть которой она заталкивает в старый рюкзак. Женщина стоит у стола, врытого во дворе, спиной к одноэтажному дому. На ступеньках крыльца, уронив голову на колени, дремлет худой полуодетый мужчина.
Поселок еще только просыпается, скрипя дверями, глухо покашливая в коридорах ведрами.
Внезапно все шумы перекрывает пронзительный сиг-пал вездехода, стоящего у конторы лесопункта. Звук этот окончательно озлобляет женщину. Она уже не ворчит, а громко ругает безвольно сидящего мужика.
– Хоть бы упился ты, зараза! Хоть бы подох в помойной яме! Ну что вылупился? Собирайся, дурья голова. Думаешь, ждать будут? Вся бригада уже в вездеходе, – хозяйка продолжает бросать в рюкзак всякую всячину, затем в сердцах встряхивает его, бухает об стол и завязывает горловину.
Рюкзак с грохотом падает под ноги сонного человека, глядящего на мир непонимающими глазами. Лицо у него очень худое, сильно опухшее, с отпечатавшейся на щеке сеткой каких-то вмятин, вероятно, ночью голова мужчины покоилась не на подушке.
Хозяйка быстро проходит на веранду, оставив дверь открытой, и вскоре через дверной проем начинают вылетать части рабочей одежды: брюки, сапоги, портянки, рубашка и суконная куртка.
Мужчина вяло, словно в безвоздушном пространстве, начинает двигать руками и ногами, пытаясь надеть брюки. После нескольких неудачных попыток попасть ногой в брючину он опять замирает, затихает, и голова его медленно начинает клониться к колену…

Кузьмич, мастер верхнего склада, расположенного на вахте в шестидесяти километрах от лесного поселка, уже с пяти утра был на ногах. День предстоял хлопотный, нервный, и мастер заранее улаживал свои домашние дела, зная, что в лесу придется быть не менее недели. Он внимательно оглядел двор, проверил запоры на сарае для свиней, откуда глухо хрюкнули при ударе щеколды два поросенка, открыл теплицу, пошел будить жену. «Дам последние указания, – думал мастер. – Пора бичей грузить».
Рабочие верхнего склада работали на вахтовом участке двадцать дней, а потом отдыхали десять суток. На одиннадцатый день они вновь собирались в тайгу, захватив с собой инструменты, запчасти, провиант и тысячи других мелочей. Но сам процесс выезда рабочих затягивался порой до вечера, иногда и ночь захватывали. В лесопункте давно уже работали люди «самого низкого контингента», как определял сам Кузьмич. Ушли в прошлое времена высоких заработков на лесосеке, а за три сотни рублей в месяц не каждый согласится выполнять работу в лесу. В тайге легкой работы нет – эту истину Кузьмич хорошо усвоил за десятилетний срок работы на делянках.
Невысокий, коренастый, с очень крупным загорелым лицом, на котором всегда иронично сверкали неожиданно голубые глаза, так не сочетающиеся с большим носом и толстыми губами, мастер был по виду добродушнейшим человеком. Поражал его природный юмор, способность шутить в самых тяжелых ситуациях и никогда не терять самообладания. С рабочими Кузьмич держался просто, но и не давал предлога для панибратства. Очевидно, эти свойства его характера и знание всех сторон дела позволяли ему управлять крайне разношерстным и задиристым коллективом рабочих. Пытались присылать на эту работу других мастеров и после института, и после техникума, но молодые специалисты, слишком горячие и прямолинейные, не выдерживали работы с такими трудящимися, сходились в основном к одной мысли: «Да с ними не работать, их расстреливать надо». Кузьмич улыбался в ответ на эти слова и работал с разбитными людьми, медленно и верно давая план…
Мастер прошел через весь спящий поселок, разбудил водителя вездехода и вместе с ним отправился к машине. «Надо же, – изумлялся Кузьмич. – Сам встал. Шатается с похмелья, правда, но голова соображает. Редкое явление. Хорошее начало». Пока тягачист копался в двигателе, неловко поворачиваясь спросонок, мастер сел на кабину, подставил лицо свежему утреннему ветру и стал ждать, может, кто еще сам встанет.
Собрать на лесосеку надо было десять человек, каждого из них мастер хорошо знал. В тайге невозможно жить скрытно, сразу раскрывается характер любого человека становятся известными все его привычки. Большинство вновь прибывших рабочих после передряг расслаблялись в лесной тишине и впадали в житейскую философию, заставляя товарищей, хочешь не хочешь, выслушивать откровения. Но главная беда у всех была одна – водка. «Тяжелый контингент» шел на лесозаготовки из-за отсутствия выбора, ведь в других местах спрос на дисциплину бы выше. Они не могли жить без алкоголя, если, конечно, е можно было достать. Мастер легко узнавал своих рабочих в поселке: хмельные с раннего утра, обросшие, более чем неряшливые, с блестящими глазами на немытом лице – весь день терлись они у злачных мест. Ох и тяжело же они отрывались от поселковой вольницы!
В лесу два-три дня жестоко пили. Потом, с глубокого похмелья, голодные, грязные, искусанные комарами, бедолаги обшаривали все закутки трясущимися руками: «Должно было остаться, сам помню – прятал полбутылки». Даже если и находились остатки хмельного, то незначительные. Самые ненасытные пьянчуги допивали все, что горит и слегка пахнет спиртом: одеколоны, лосьоны, зубную пасту, а самые прожженные кадры – осветленный антикомарин.
Потом наступает напряженнейшее время – болезнь от резкого прекращения поступления в желудок алкоголя. В вагончик бригады в это время лучше не заходить. Люди, словно лунатики, с измученными, опухшими глазами сидят по углам неподвижно и молча. Апатия и раздражение нагнетают атмосферу. Из-за коробка спичек может возникнуть драка.
Лишь в конце третьего дня после приезда кое-кто из бригады, от нечего делать, начинает думать о работе. Выходит рабочий из прокуренного вагончика, неуверенно пошатываясь на ногах, на секунду у него захватывает дух от свежего лесного воздуха и плывут темные круги перед Глазами. Долго и нудно будет этот человек возиться с бензопилой, обращаясь с ней так, словно впервые увидал подобный агрегат. Но к вечеру двигатель бензопилы вдруг фыркнет, крутанет пару раз коленвал, словно раздумывая, работать ему или нет, и неожиданно равномерно затарахтит на весь лес, распугивая уже привыкших к тишине таежных обитателей.
Именно в этот момент к вахтовикам приходит мастер, беззлобно смеется над злоключениями бригады и настраивает их на работу. Кузьмич привык начинать работу на вахтовом участке с четвертого дня, но вечером предыдущего он появлялся обязательно, чтобы люди не втянулись в ничегонеделанье. И такое бывало в жизни…
В этот раз все было, как прежде. Только к обеду удалось собрать у вездехода лесозаготовителей. Не нашли лишь одного, особо ушлого, цыганистого на лицо мужичка по кличке Геолух. Так прозвали его за работу геологом в былые годы.
– Да Геолух пешим дойдет, – зачем-то уверял вальщик Ваня, бесшабашный балагур, хотя и так все знали, что Геолух-то дойдет. Ему хоть шестьдесят, хоть сто километров! – дойдет… «Кто его знает – у какой юбки он притерся?» -подумал Кузьмин и решил не ждать гуляку.
Водитель, наконец, дернул рычаги, двигатель взвыл, тягач лязгнул траками гусениц, фыркнул и, набирая ход, шустро побежал по дороге. Пыль и лязг сопровождали его ход. Люди облепили кузов машины, сидели под тентом, пытались говорить, перекрикивая шум двигателя. Но, едва отъехав от поселка, так что и крыши домов еще не скрылись за деревьями, водитель остановил вездеход.
Никто ничего не говорил, но все действовали как по приказу. Быстро вылезли из машины, молча собрались у кабины. Водитель достал бутылку водки и, стиснув козырек пробки зубами, открыл ее. Водка заплескалась в кружках… Так и ехали: постоянно останавливаясь для ремонтов, ища в дорожной грязи пальцы гусениц, открывая новые бутылки через каждый час пути.
Дорога республиканского значения, по которой, согласно названию, должны были бегать междугородные автобусы, пролегала изгнившим бревенчатым настилом по необъятным торфяным болотам. Порой вездеход погружался в торфяную жижу до кабины, так что все поджимали ноги и подхватывали рюкзаки на колени, и, упрямо гремя траками, колыхался на болоте, как на волнах. От такой дороги уставали невероятно. Хотелось горячего чая и отдыха.
«Ничего, – думал Кузьмич, мерно покачиваясь от движения. – Скоро приедем… Водки много набрали… Опять три дня… Порыбачу хоть на протоках… Самое время хариусу брать… Хотя еще у другой бригады лес надо принять. Вряд ли доберусь до рыбки…»
К вахтовому поселку подъехали вечером.
– Ну хоть чайку-то мы у них найдем, – опять зашумел приунывший было Ваня. – Взбодримся, а то в желудке хмуро!
Вездеход подлетел к кучке вагончиков, пристроившихся на расчищенном от леса участке. Вагончики были разные – от маленьких геологических до обыкновенных железнодорожных. Они были помяты в лесных скитаниях, обшарпаны и залатаны.
Тягачист, явно лихача, на скорости подъехал к тому вагончику, из трубы которого шел дым, оглушительно просигналил и резко затормозил, вызывая беззлобную ругань сидящих в кузове. Но, несмотря на столь шумное появление, из вагончика никто не выскочил, лишь чья-то голова на миг показалась из распахнутого окна и тут же исчезла.
– У, тетери! – заорал на весь лес Ваня. – Спите, работнички! Наробили, я думаю, так, что и на хлеб не хватит!
Вахтовики вылезли из вездехода, разминаясь, лениво вытаскивали рюкзаки и мешки из кузова.
Кузьмин первым подошел к вагончику и заглянул в открытую дверь. Он привык в первую очередь считать лесорубов после долгого отсутствия. На нарах, расположенных у стен, сидели вокруг стола девять человек.
«Девять… А должно быть десять. Значит, сбежал кто-то или рыбачит… В этой бригаде шальных много, могли и выгнать… ушлые какие-то… рожи воротят… Неужели нашкодили?»
– Ну что, ребята, здравствуйте, что ли, – бодро поздоровался мастер и залез в вагончик.
– Доброго здоровьица, – завязывая вещмешок, не поднимая головы, как бы между прочим ответил щупленький рабочий. Остальные промолчали, спокойно занимаясь своими делами.
Кузьмич, не торопя события, чувствуя уже что-то недоброе, уселся, достал тетрадку.
– Сколько кубиков заготовили?
– Семьсот есть… А больше нет, – опять ответил за всех щуплый.
– Что ж так, Аркаша? – обратился к нему Кузьмич.
– С такой бригадой только с собак шкуры драть, а больше с ними делать нечего! – повысил голос Аркаша и обратился к плотному здоровому мужику, угрюмо чистившему ногти самодельным ножом. – Да рассказывай давай, не тяни… Домой надо ехать…
– Что это вы торопитесь, – подшутил Кузьмич. – До утра подождете.
– Стухнет до утра, – заметил Аркаша и вышел с рюкзаком на улицу.
– Что стухнет? – еще не вникая в ответ, спросил мастер.
– Васька Крылов стухнет! – невозмутимо пояснил один из сидящих в углу вагончика.
– Так! – хлопнул рукой по колену Кузьмич, сразу все поняв. – Давно?
– Вчера.
– Кто?
– Лодыгин, – ответил тот же голос, и на эту реплику вскинул голову лесоруб, чистивший ногти ножом.
– Полетели гуси, Кузьмич, полетели, – с усилием улыбаясь, проговорил он. – Посижу уж до пенсии теперь… Убил-то зря, сдуру, не помню как… Мухоморы эти… обпился я их… не помню. Полетели гуси… Там он, в большом вагоне.
Ваську Крылова, вернее, все части, на которые он был разрублен топором, завернули в огромный брезентовый полог и погрузили в кузов вездехода.
«Да, порыбачил, – тревожно обдумывал случившееся мастер. – Не могут без тюрем… Научились мухоморы пить! Дурак, ну дурак! Трясись теперь обратно до поселка… Участкового будить… Акты составлять… Ну дурак!»
Лодыгин с безразличным видом залез в кузов, уселся рядом с брезентовым свертком, свой тощий рюкзачок он забросил в кусты: «Уже не пригодится…»
Остальные рабочие из злополучной бригады залезли в кузов, молчание их было гнетущим.
Вездеход фыркнул, залязгал и рванул с места.
«Какого уже покойника я везу, – неожиданно подумал Кузьмич. – Надо здесь мемориал бичей открывать. Отсюда уже один путь – в тюрьму или в могилу. Живут как перекати-поле: не мужья, не отцы, бродяги-пьяницы, и помирают не по-людски…»
И в тон его размышлениям, храбрясь от безнадежности, вдруг пугающе весело крикнул из кузова Лодыгин:
– Эх, полетели гуси!..

Из сборника: Климов А. Порожек. Рассказы. Архангельск, 2006. С. 71–79.