Е.М. Белецкая. Обличение пьянства в литературе XVII века

Русская литература – одна из самых древних литератур Европы, ее начало восходит ко второй половине X века. Художественная ценность древнерусской литературы (XI—XVII вв.) еще до сих пор по-настоящему не определена [3, 6-7]. Семнадцатый век в ее истории выполняет особую роль: это век, в котором смешались архаические явления с новыми, местные и византийские традиции с польскими, украинскими, белорусскими. Это век, в котором одновременно возникают литературы придворная и демократическая, усиливается интерес к авторству, осознается ценность человеческой личности вне зависимости ее от общественного статуса (3, 200-201]. Наряду с бытовыми повестями оформляется демократическая сатира, возникшая не на пустом месте. Особенно актуальной становится тема пьянства, отражающая изменения в государственной политике и в быту. 

Анализ отдельно взятой темы не мыслим без учета историко-культурного контекста. Это устное народное творчество, по-разному отражающее то или иное явление в разных жанрах. Питьё (как признак богатырства) встречается в русских былинах; в исторических и военно-бытовых казачьих песнях, как и в военных повестях, пир сравнивается с битвой; пословицы и поговорки осуждают пьянство.

Многообразие пословиц отражает не только сложность самого явления, его причины, но и последствия пьянства, как социальные, так и психологические. Основной смысл народных высказываний сводится к одному: «Где винцо, там и горюшко», причем не только для окружающих, но и для самого пьяницы: «Кто винцо любит, тот сам себя губит» (7). Начинается река «с ручейка, а пьянство с рюмочки», но «бутылочки да рюмочки доведут до сумочки», «вино вину творит», «кто чарку допивает, тот веку не доживает» и т.д. Иными словами, у пьяницы в перспективе бедность (нищета) и другие беды.

Пословицы предупреждают о неотвратимости последствий: «Сегодня гули да завтра гули: держись, чтоб в лапти не обули»; «Сегодня гуляшки да завтра гуляшки, находишься без рубашки»; «Сегодня до дна, завтра до дна, осталась коровушка одна»; «Сегодня за деньги, завтра в долг» и т.п. [8, 286]. Отмечается несовместимость труда (ремесла) и пьянки: «Было ремесло, да хмелем заросло» [8. 55]; «Вино работе (ремеслу, уму) не товарищ» [8, 46]; «Пиво пить да плясать не лен чесать» (8. 253]; «Не пиры пировать, коли хлеб засевать» [8,220] и др. Однако есть и пословица-компромисс: «Пей, да дело разумей»[8,251].

Человек в состоянии опьянения хвастлив («У пьяного – семь клетей, а проспится – один плетень») и смел («Велик воин за стаканом вина!»); с ним трудно разговаривать («Вешний лед не дорога, а с пьяным речь не беседа»), потому что «вино с разумом не ладит». Он щедр: напьется – «решетом деньги меряет», проспится – «не на что решета купить». Попойки зачастую заканчиваются дракой: «Где пируют, там и бока вздуют», «За ковш так и за нож; за чарку так и за драку», при этом нередко страдает и сам пьяница: «У нашего Тита за пьянство спина бита» [8, 308]. Интересно обрисованы в пословицах взаимоотношения в пьяной компании: «У Фили были, у Фили пили, Филю ж и побили»; «Пили, ели – кудрявчиком звали, попили, поели – прощай, шелудяк» (8,253], а также состояние похмелья: «Пил бы пиво, да лихо с похмелья» [8, 253], «Упился медами, опохмелился слезами» и др.

Отразили пословицы и семейные трагедии: «Пьянство души потопление, семьи разорение» [8, 269], «Вино полюбил – семью разорил»; «Иван пьян гуляет, а Марья с голоду умирает»; «Муж пьет, а жена горшки бьет»; «Муж пьет – полдома горит; жена пьет – весь дом горит». О недопустимости женского пьянства говорится и в «Домострое», отразившем вековые нормы поведения человека: «А у жены никогда и никоим образом хмельного питья бы не было, ни вина, ни меда, ни пива, ни угощений; питье находилось бы в погребе на леднике, а жена бы пила бесхмельную брагу и квас и дома, и на людях». Запрещалось давать хмельного питья женщинам, которые придут спрашивать о здоровье, «да и свои женки и девки не пили бы в людях и дома же допьяна», и жене тайком от мужа не пить [2, 64].

К числу распространенных в средние века рукописных произведений относятся «Слово о хмеле», возникшее в XV в., и близкая к нему «Повесть о хмеле» (XVII в.). «Слово» написано как монолог хмеля, нравоучительно от начала до конца, что сохраняется и в «Повести», которая, несмотря на прибавление текста от автора, напоминает проповедь против пьянства. В ней, как и в «Слове о хмеле», показана, с одной стороны, всесильность хмеля, его пагубное воздействие на «всякого чина человека», будь то царь или князь, или боярин, или чернец, или купец, муж или жена, а с другой – конкретизация последствий пьянства для каждого социального слоя в зависимости от статуса, профессии, социальной роли человека. Так, например, если мастеровой человек «учнет меня (хмеля] держатца, аз бо сотворю его ленива, и руки его станут дрожать, и делать ничего не восхощет, и створю его злым пьяницею хуже всех людей, и учнет пить и пропьется весь, а жена и дети пойдут в мир, и дом его весь раззорю, и не будет жилища его ничего, и род и племя его отступятца».

Для купца, торгового человека пьянство обернется безумием и бедностью, ему в долг никто не даст и не поверит, видя его пьянство. Если женщина начнет пить, то хмель сделает из нее злую пьяницу, наведет на нее «похоть телесную», большую погибель и большой позор, «и будет она от Бога отлучена и от людей в посмех [6. 86]. Пьяницу повествователь сравнивает со свиньей; он никого не боится, никого не почитает, сам себя величает и со всяким бранится и со всеми задирается, и кажется ему, что он «силен добре и богат лутче всех» (6, 86-87].

Воздействие на читателей усиливается благодаря повторам при обобщении того, чего лишает человека пьянство: «Пьянство ум отнимает, рукоделия портит, прибыли теряет; …пьянство же от жен мужей отлучает, а жен от мужей; пьянство ноги отнимает; пьянство в бездонную беду человека вводит». Не менее выразительны и другие повторяющиеся конструкции: «Ведай себе, человече, на ком худое платье, то пьяница; или наг ходит, то пьяница ж, кричит кто или вопит, той пьяница; кто убился или сам ноги или руку переломил, или голову сломил, то пьяница; кто в душегубителство сотворит, то пьяница; кто в грязи увалялся или убился до смерти, кто сам зарезался, то пьяница». И после смерти «учнут муками мучить пьяницу»: кинут в огонь, его будут есть черви и т.д. [6, 87]. Заканчивается повесть размышлениями человека о том, что питье вводит человека только во зло, и бог от того человека отходит, а дьявол радуется, т.е. пьянство рассматривается как «дьявольское нахождение», а трезвого человека хранит Господь Бог своей милостью и благодатью.

Тема пьянства в XVII в. развивается в контексте уже существующих традиций церковной и светской литературы и устного народного творчества, с которым перекликается как «Повесть о Горе Злочастии», так и произведения демократической сатиры. Один из первых советов-запретов, которые в бытовой повести о Горе Злочастии дают родители своему чаду, касается пьянства: «Не ходи ты, чадо, в пиры и братчины…. не пей, чадо, двух чар заедину!.. Не знайся, чадо, з головами кабацкими» [6, 350-351]. Образ безымянного молодца, который хочет жить своим умом, вызывает сочувствие автора. Это образ безвольного бездомного бродяги-пропойцы, человека, нарушившего житейскую мораль общества, слабохарактерного, остро сознающего свое падение, погрязшего в пьянстве и азартной игре, который свел дружбу с «кабацкими питухами», бредущего неведомо куда в «гуньке кабацкой» [4, 326]. Рядом с ним «мил надежен друг», прельстивший его «речами прелестными», зазвавший на кабацкий двор: «…Поднес ему чару зелена вина и крушку поднес пива пьянова», а затем до нага обокрал его во время сна. Последствия предсказуемы: «Как не стало денги, ни полуденги, так не стало ни друга не полдруга… все друзи прочь отпираются» [6, 351-352], к молодцу привязывается Горе, от которого он никак не может избавиться и которое оставляет его только у ворот монастыря.

Авторское сочувствие герою бытовой повести сменяется насмешкой, юмором, сатирой, иронией в изображении пьяницы в демократической сатире XVII в. Одной из самых характерных особенностей средневекового смеха является направленность на самого смеющегося, который чаще всего смеется над самим собой. При этом в скрытой и открытой форме присутствует критика существующего мира, разоблачаются существующие социальные отношения, социальная несправедливость[1].

В сатирических произведениях тема пьянства приобретает новое звучание: появляются тексты, в которых наряду с моральной оценкой пьянства и осуждения его как греха происходит не сколько осуждение самого пьяницы, сколько суровое обличение тех, кто помогал развитию пьянства», создавая «кабак, пускавший по миру» пьяниц [1, 31]. Кабак рассматривается как источник социального зла. Широкий размах, какой приобрело пьянство к XVII в., уже сам по себе был достаточным поводом для того, чтобы тема «службы кабаку» оказалась актуальной. Чтобы уяснить себе эту новую точку зрения на вред пьянства, выдвинутую автором «Службы кабаку», следует вспомнить, какую роль играл кабак в русском быту XVII в. [1, 31-36].

Феодальная Русь предоставляла до XV в. всем сословиям право курить вино, варить пиво и мед дома, при условии выплаты медовой дани и подати с солода и хмеля. Рядом с этим свободным курением вина, варением пива и меду существовали общественные питейные дома, где продавалась и еда, и питье. Эти корчмы в княжеских городах держали сами князья, а в других местах корчемником мог быть каждый. Но уже с XV в. начинаются ограничения в праве приготовлять питья, и это право постепенно остается лишь за казной, да в виде привилегии сохраняется за представителями господствующего класса. С Ивана Грозного на смену корчме приходит кабак, как специальный питейный дом. В кабаке, в отличие от старой корчмы, можно было только пить. С половины XVI в. в Москве водка постепенно переходит в товар, торговать которым составляло привилегию царской казны.

Кабак сыграл печальную роль в жизни народа, «от души возненавидевшего» это новое учреждение, о чем свидетельствует ряд челобитных с просьбой -свести их-. Так. в одной из них шуянин Ивашка Тихонов бьет челом царю, что его отец пьет в кабаке безобразно, а голова и целовальник «кабацкого питья дают ему в долг не по животом и промыслу. В другой челобитной земский староста жалуется царю на шуянина Короба, который -«пьет и бражничает безобразно и зернью и карты играет и жену свою бьет и мучит не по ззкону» (1, 34]. Кабак, поощрявший пьянство, помогал правительству грабить население. «Праздник кабацких ярыжек», или «Служба кабаку», отличается от старых обличений пьянства тем, изображает его как явление, выросшее в совершенно конкретной исторической обстановке.

Популярность этого произведения, о чем свидетельствуют сохранившиеся списки, зачитанные до стертости отдельных букв и строк, обусловлена, по всей вероятности, не только актуальностью темы, но и формой изложения, которую исследователи оценивают как пародию на церковную службу. В связи с этим необходимо отметить следующее обстоятельство: и в древнерусской литературе, и в устном народном творчестве новые произведения часто строятся по образцу, согласно требованиям традиции, жанровых канонов. В изменяющихся условиях привычка «работать по обрззцу» рождает вовсе не пародию в ее современном понимании (хотя употребляется именно этот термин), а новое содержание в старой форме. Естественно, что узнаваемая, привычная форма облегчает восприятие, и новое произведение легко усваивается. Помимо того, если новое содержание не соответствует традиционно ожидаемому, то происходит отклонение от нормы, вызывающее комический эффект. Именно так построен «Праздник кабацких ярыжек», или «Служба кабаку» [9], образцом формы которой явилась обычная церковная служба, хорошо знакомая каждому верующему.

«Служба кабаку» состояла из пародий на – малую и великую вечерню с каноном, а заключало ее житие пьяницы. Порядок этой службы раскрывает судьбу постепенно «пропивающегося» человека. На малой вечерне благовест «малыми чарками, полведрышками пивишка, также стихиры на меньший заклад перстнями и обувкой, и рукавицами, и штанами, и портками» [9, 194], на великой вечерне все принимает более грандиозные размеры: «…Позвоним во всю одежду, перед обедом изопьем ковша по три вина, … вынесем из погреба большие ведра вина. Также стихиры в честь вина за всю одежду до исподнего белья» [9, 796] К литии уже происходит «отлучение от собранных крох и от прибытка чужим имуществом» [9, 200], наконец, после канона идет «чтение на тюремном дворе» [9, 208].

Отдельные песнопения дают подробную характеристику «питуха» — героя службы. Перед читателями проходит вся его жизнь, начиная с момента, когда он еще учится пить: «Сначала невольно на то понуждаемы бываем родителями своими или друзьями близкими, … так мало-помалу и сами горазды станем до выпивки и людей станем учить… ныне, куда и не зовут, мы идем без приглашений» (9, 795]. Чаще всего повествование идет от лица пьющего. «Сподоби, господи, в вечер сей без побоев допьяна упиться нам. Лягу спать, благ ты, хмель, к нам, ищущим и пьющим, и пьяными обретавшим себя. Благодаря тебе, восхваляемо и прославляемо нами имя твое во веки. Да будет, хмель, сила твоя над нами, ибо мы, выпивая, уповали на тебя» [9, 200]. Это откровения пьяницы: «…Вчера я был пьян, денег было в кошельке много, утром же встал, хватился за кошель, ничего в нем не нашел. С похмелья встав, дуростью и баловством я одержим бываю, пить страсть как хочется, а взять негде, в кабак пойти не с чем, даром ведь не нальют и заложить нечего» (9, 206].

Иногда авторская речь представляет собой обращение к пьющему, в котором раскрывается взгляд со стороны: «Самозванен ты, человек, приди в кабак, увидишь там на суше без воды людей тонущих, и захочется тебе сухим выйти, тогда явятся в уме твоем мечты: посижу-ка я немного здесь для раздумия. А по прошествии многого времени веселие твое, глядишь, в печаль обращается, болезни умножаются, стоны и оханье с похмелья» [9, 211]. Не менее выразительно авторское обращение к благочестивым юношам: «Правдивому человеку, если он пьет и по корчмам ходит, позор будет. Старость его ни почетна, ни многолетна, …седины его срам лишь ему приносят, ибо под старость жизнь его позором покрыта. Избрав жизнь скверную, угождая пьяницам, живущий среди трезвых оставлен был ими без сострадания [9, 200].

Неоднократно повторяется в сатире осуждение поведения пьяниц по отношению к семье: «Дом пустеет. Дом потешен, голод в нем развешен, дети пищат, есть хотят, а мы им богом клянемся, что и сами, не поев, спать ложимся [9, 195-196]. «Другой же о чудесах еще и того дурнейших вопиет: я, мол, вас всех пьяней был, прийдя домой, жену свою забил, детей своих разогнал, посуду всю потоптал – не из чего ни пить, ни есть стало, и купить новую не на что» (9, 203].

Весьма убедительны примеры на языке оригинала, отмеченные В.П. Адриановой-Перетц. Вот жена и домашние жалуются на пьяницу-мужа: «Гневно жена его злословяще вопиющи: сего дни з детми не ела, о владыко, чего для долго не завернет ему шею на сторону, о чем долго не бросиш о землю. Всегда муж той пьян приходит, дом наш разорился, с ним бы разошлася, а дети бы чужую сторону спознаша». С этой жалобой совпадает и признание самого мужа, «с блудницами расточих все свое имение родители мене отвергошася… много было имения, из дому все выносил, и на тебе пропил, и к жене прибрел и наг и бос, борже спать повалился, а в нощи пробудился и слышах жену и детей злословящих мя: ты пьеш и бражничаешь, а мы с голоду помираем [1, 30].

Заголовки стихов не только перечисляют темы, связанные с пьянством, но и формулируют основные постулаты, назидания, установки, например: «Хвалят пропойцу, когда у него в руках видят» [9, 795]; «Многие скорби в похмелье живущим бывают»; «Пьяница, как телок божий, процвел убожеством» (9, 196); «Всяческих благ из-за пьянства лишился» [9, 197]; «Хоть и все денег стоит, да пропить их нет мочи удержаться» [9, 199] и др.

Значительное место в тексте древнерусских списков занимает обличение кабака, звучащее в устах пьяницы как прямое обращение: «Радуйся, кабак непотребный, ненасытная утроба, от всякого добра людей отводящий, домашняя пустота, неблагодарная нищета чужая сторона из-за тебя невольно познается. Из-за пристрастия к тебе, кабак непотребный, люди меня ненавидят, взаймы денег не дают. Велико ты с похмелья мученье: очам отемнение, уму омрачение, рукам трясение. У пьющих людей старость недобрая, не христианской смертью многие из-за пристрастья к кабаку умирают» [9, 202].

Подобное обращение к кабаку используется трижды: «Радуйся, кабак веселый, плачущих людей губитель, приезжим купцам досада великая!» и т.д. [9, 203]. Применяется и другая форма – тропарь кабаку: «Сумасбродство и глупость, и безумие без веры напуская, множество народа привлекает на безумное торжество, созывает множество людей с искусным разумом, во тьму его обращая, многие же, во глубину пьянства ныряя, износят от нее безумия колосья: рубахам и порткам, и верхним одеждам перемену, пиву и вину убывание; кабак непотребный, ты оханью с похмелья наставник, очистил ты донага почитающих тебя» [9, 204].

Таково в общих чертах содержание литературного памятника, по-новому подошедшего к старой, хорошо знакомой древней Руси теме пьянства. В «Службе кабаку» раскрывается образ жизни и психология пьющего, отношение к нему окружающих; перечисляются те беды, которые приносит человеку пьянство. Как и в других произведениях. те или иные последствия пьянства неоднократно повторяются, при этом используются различные средства: выделение темы в названиях стихов и запевов, риторические вопросы, обращения к кабаку, ирония, самобичевание и т.д. Авторская речь ритмически организована, используются приемы красноречия, пословицы и поговорки.

Эффективность воздействия «Службы кабаку» подтверждается описанием реакции слушателей (в новом предисловии, прибавленном, по-видимому, в конце XVII в.) компании любителей хмельного питья, которые, узнав самих себя в герое сатиры, поднимают шум, чтобы заглушить неприятное чтение [1, 56]. Нашим современникам, для которых проблема употребления алкогольных напитков и борьба с пьянством не менее актуальны, небесполезно заглянуть в XVII в. и взять на вооружение те приемы и методы, которые помогали бороться с пьянством еще три века назад. Культурное наследие древнерусской литературы, ценность которого еще не до конца осознана, должно быть востребованным. 

Литература

1. Адрианова-Перетц В.П. Очерки по истории русской сатирической литературы XVII в. М., 1937.
2. Домострой: Книга, называемая «Домострой», содержащая полезные сведения, поучения и наставления всякому христианину мужу, и жене, и детям, и слугам, и служанкам. Ярославль. 1991.
3. Лихачев Д С Великий путь: Становление русской литературы XI—XVII веков. М., 1987.
4. Лихачев Д С Великое наследие М., 1975.
5. Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. Л., 1984.
6. Русская бытовая повесть XV–XVII веков / Сост., вступ. ст., коммент. А Н. Ужанкова М., 1991.
7. Русские народные загадки, пословицы, поговорки / Сост.. авт. вступ. ст., коммент. и слов Ю.Г. Круглов. М., 1990.
8. В Русские пословицы и поговорки / Под ред. В.П. Аникина. М., 1988.
9. Сатира XI—XVII веков / Сост. вступ. ст. и коммент. В.К Былинина, В.А. Грихина М., 1987

---

[1] Такая характеристика смехового мира Древней Руси великолепно подходит к произведениям XVII в. («Азбука о голом и небогатом человеке», «Служба кабаку», «Калязинская челобитная»). См,: Лихачев Д.С.. Панченко А.М., Понырко Н,В. Смех в Древней Руси. Л.. 1984. С. 4.