Филон Александрийский. О пьянстве

Главы из трактата

Вступительная статья, перевод с греческого и комментарии Д.Е. Афиногенова

Трактат знаменитого иудейско-эллинистического философа Филона Александрийского в оригинале озаглавлен таким образом, что перевод «Об опьянении» на первый взгляд кажется предпочтительным. И в самом деле, предметом экзегезы здесь выступает знаменитое опьянение Ноя (Быт 9:21 сл.). Тем не менее, в дальнейшем Филон, применяя свой обычный аллегорический метод (и, несомненно, пользуясь двойственностью значений греческого слова (μέθη), говорит уже не об опьянении как о сиюминутном состоянии, но о пьянстве как о некоем устойчивом пороке, который, в свою очередь, служит у него скорее метафорой для описания злоключений души, не познавшей истинного логоса. Это небольшое произведение, русский перевод которого публикуется, насколько нам известно, впервые, представляет особый интерес главным образом с двух точек зрения. Для историков философии и богословов чрезвычайно важны те достаточно пространные рассуждения Филона (гл. 167–202), где он обосновывает необходимость веры в Бога недостоверностью той информации, которую человек может получить с помощью чувственного восприятия. В частности, александрийский философ использует восемь из десяти так называемых «тропов» Энесидема (I в. до н.э.?) (Diog. Laert. IX. 79–88), заложивших основу позднего скептицизма. Впоследствии, как известно, христианские богословы будут охотно прибегать к доводам скептиков, чтобы доказать несостоятельность языческой философии. Кроме того, хотя Филон редко снисходит до прямого обличения бытовых пороков, он приводит довольно много конкретных сведений о том, что, как, из чего и с кем пили его современники-александрийцы. К примеру, перечисление разновидностей сосудов в гл. 221 или сортов вина в гл. 218 имеет несомненную историческую ценность.

Сравнение линий рассуждения, намеченных в вводной части, с самим текстом трактата наводит на мысль, что он остался незаконченным. Это подтверждается и заголовком, имеющимся в рукописях, где фигурируют слова «книга первая», в то время как никаких других книг не обнаруживается. Вполне завершенной можно считать лишь тему «болтливости и безрассудства», которой посвящены гл. 11–153, тогда как «радость» и «нагота» вообще остались без рассмотрения. Однако и в таком виде трактат «О пьянстве» – один из самых динамичных и даже, если так можно выразиться, увлекательных трактатов Филона.

Перевод выполнен по изданию: Les œuvres de Philon d’Alexandrie. 11–12: De ebrietate; De sobrietate / ed. J. Gorez, P., 1962. в основном. Библейские цитаты даны в синодальном переводе, однако поскольку текст, которым пользовался Филон, существенно отличался от оригинала этого перевода, возможны значительные расхождения с русской Библией. 

О пьянстве книга первая[1]

Всегда ли пьянство от вина[2]

То, что о пьянстве говорили другие философы, мы, насколько возможно, изложили в предыдущей книге, а теперь посмотрим, что думает о нем великий и мудрый во всем Законодатель. (2) Ибо во многих местах своих законоположений он упоминает вино и порождающее вино растение, виноград, – и одним позволяет пить, а другим не разрешает, и иногда одним и тем же предписывает противоположные вещи, употреблять и не употреблять вино. Таковы, например, давшие великий обет (Числ 6:2–3) и служащие левиты, которым запрещено употреблять вино (Лев 10:9), – а пьющих вино множество среди тех, кем он особо восхищается за добродетель. (3) Но прежде чем начать говорить об этих вещах, нужно уточнить то, что будет служить их обоснованием. А это, я полагаю, вот что. (4) Моисей считает вино символом не чего-то одного, а многого: болтливости и безрассудства, полного нечувствия, неутолимой ненасытности и неудовлетворимого вожделения, и всеобъемлющей радости, и проявляющейся во всем перечисленном наготы, в которой, как сказано, пребывал опьяневший Ной.

Итак, сказано, что все это делает вино.

Но множество людей, и не пробовавших вина, полагая, будто трезвы, впадают в такие же состояния, и можно видеть, как одни из них безумствуют и несут вздор, другие охвачены совершенным нечувствием, иные же никогда не насыщаются, но вечно жаждут недостижимого из-за отсутствия знания, иные ликуют и радуются, а некоторые поистине обнажаются. 

Проявления пьянства

Итак, причина болтливости – предосудительная невоспитанность (α̉παιδευσία) (я имею в виду не неимение образования, а отчуждение от него); нечувствия же – злоумышленное и увечное незнание, ненасытности – вожделение, самая тяжкая страсть души, а радости – приобретение добродетели и пользование ею. Причин же наготы много – незнание противоположностей, незлобие и простодушие нрава, истина как сила, совлекающая покрывало с потаенных вещей и обнажающая попеременно то добродетель, то порок. (7) Ибо одновременно их нельзя ни снять, ни надеть, но, сбросив одно, обязательно берешь и облачаешься во второе. (8) Ибо как наслаждение и боль, по природе противоположные, Бог, по древнему речению, поместил на одной вершине и сделал так, чтобы обе они ощущались не одновременно, но перемежающимися промежутками, постановив, что когда одна изгоняется, то ее противоположность возвращается, – вот так от одного корня главенствующего начала произросли два побега, не цветущие и не плодоносящие одновременно, (9) потому что когда один теряет листья и чахнет, противоположный начинает подниматься и облекаться кроной, так что представляется, будто каждый из них увядает, негодуя на благополучие другого. По этой причине выход Иакова весьма естественно представлен как вход Исава. Сказано ведь: «Как только вышел Иаков… Исав, брат его, пришел» (Быт 27:30). (10) Ибо пока в душе пребывает и обретается разумение (φροντσίς), всякий сотоварищ неразумия стрелами прогоняется прочь, – а когда разумение уходит, тот радостно возвращается, поскольку его враг и недоброжелатель, из-за которого он был изгнан и отвержен, уже не живет в том же месте.

Итак, в качестве вступления к сочинению было сказано достаточно, а доказательства каждого положения мы представим дальше, начав первое разъяснение с самого первого.

Мы, стало быть, сказали, что невоспитанность есть причина болтливости и греха, как для множества неразумных – вино. (12) Ибо невоспитанность есть, по правде говоря, среди прегрешений души изначальное зло. От нее истекают житейские дела, словно из источника, который вовсе никогда и ни для кого не изливает питьевую и целебную воду, но соленую, причиняющую пьющим болезни и тление. (13) Посему Законодатель жесток к неотесанным и невоспитанным (αναγωγόν καί α̉παίδευτον) так, как, наверное, ни к кому другому. И вот свидетельство: кто суть союзники скорее по природе, нежели по привычке, и у людей, и у других видов живых существ? Но даже сумасшедший не назовет кого-то иного помимо родителей, ибо сотворившее всегда естественно и без научения заботится о сотворенном и всегда печется о его спасении и пребывании. (14) И вот по природе являющихся союзниками он постарался перевести в разряд врагов. Тех, кто должен был бы защищать, отца и мать, он выставил обвинителями, чтобы [детей] губили те, кому естественно было бы спасать. Ибо он говорит: «Если у кого будет сын буйный и непокорный, не повинующийся голосу отца своего и матери, и они наказывали его, но он не слушает их, то отец его и мать его пусть возьмут его и приведут его к старейшинам города своего и к воротам своего местопребывания. И скажут жителям города своего: “Сей сын наш буен и непокорен, не слушает слов наших, мот и пьяница”. И жители города его пусть побьют его камнями, и истреби зло из среды себя» (Втор 21: 18–21).

Итак, обвинения исчисляются четырьмя: непослушание, буйство (ε̉ρεθίσμος), мотовство (ει̉σφορά) и пьянство. Самое же большое – последнее, выросшее из первого непослушания. Ибо душа, начав бунтовать и пройдя через буйство и раздор, приходит к последнему пределу, пьянству, причине исступления и безумия. Но необходимо рассмотреть смысл каждого из обвинений, начав с первого.

Смысл каждого из обвинений

Итак, ясно признано, что уступать и повиноваться добродетели хорошо и полезно, так что не слушаться, наоборот, позорно и чрезвычайно невыгодно. Буйство же вмещает всякий преизбыток зла – ведь непослушный не так плох, как буйный, – первый только пренебрегает самими приказаниями, а второй старается сделать наоборот.

Давай же посмотрим, как это происходит. Если, например, закон велит почитать родителей, то не почитающий непослушен, а бесчестящий – буен. И опять-таки, если справедливо защищать родину, то медлящий делать это непослушен, а решившего еще и предать ее следует назвать буйным и задиристым. (18) И если кто-то не делает приятное кому-то, противясь говорящему, что нужно так поступить, то он непослушен. А кто не только не делает приятное, но и вредит, тот, затевая буйство, погрешает неисцелимо. И не участвующий в священнодействиях и прочем, что относится к благочестию, непослушен предписаниям, которые закон обычно дает о таких вещах, а склонный к обратному, к нечестию – буйствует и вводит безбожие. (19) Таков был говоривший: «Кто Он, чтобы я послушался Его!» и еще: «Не знаю Господа» (Исх 5:2). Первыми словами он, стало быть, утверждает, что Божества нет, а последующими, что если и есть, то Оно неведомо. А это предполагает отсутствие промысла (ε̉κ του̃ μὴ προνοει̃ν συνάγεται) – ведь если бы был промысел, о Нем бы знали.

(20) Входить в долю и складываться на участие в прекрасном приобретении – разумении – похвально и полезно, а ради худшего из всех порока, неразумия (ὰφροσυνη) – вредно и предосудительно. (21) Посему взносы на лучшее – это влечение к добродетели, ревность о добре, постоянные занятия, упорные упражнения, неутомимые и неустанные труды, а на противоположное – расслабленность, легкомыслие, роскошь, изнеженность, совершенное развращение. (22) Можно, однако видеть, как и подвизающиеся в винопитии и каждодневно упражняющиеся и состязающиеся в ненасытности чрева вносят долю как будто на что-то выгодное, но терпят убыток во всем, денежный, телесный, душевный. Ибо, внося, они уменьшают свое состояние, телесные же силы подтачивают и истощают, а душу принуждают погружаться на дно, затопляя ее, подобно паводку, неумеренностью пищи. (23) Таким же образом и те, кто устраивает складчину на ниспровержение образования (παιδείας) наносят ущерб самому главному в себе, разуму (διάνοιαν), отсекая его спасительные [свойства], разумение и благоразумие (σωφροσύνη), а также мужество и справедливость. Поэтому, мне кажется, и Законодатель воспользовался сложным словом συμβολοκόρον[3], чтобы отчетливее выявить значение, потому что вносящие покушения на добродетель, словно какие-то взносы и доли, ранят, и раздирают, и рассекают послушные и любознательные души до совершенного уничтожения. (24) Посему о мудром Аврааме сказано, что он вернулся «от сечи Ходоллагоморского и царей, бывших с ним» (Быт 14:17), а Амалик, наоборот, естественным образом «посек задний полк» (Втор 25:18) подвижника – ибо противоположности враждебны и вечно замышляют погубить друг друга. (25) Того же, кто доставляет взносы, можно было бы обвинить и в том, что он решил не только поступать несправедливо, но и делать это вместе с другими, требуя, чтобы что-то он вносил сам, а что-то слушал от других, дабы, согрешая и естеством, и научением, не оставить себе никакой доброй надежды на спасение, и это при том, что закон повелевает «не следовать за большинством на зло» (Исх 23:2). (26) Ибо поистине изобильно и многоплодно в душах людских зло, а добро неприметно и редко. Посему очень полезно увещание водиться не с большинством, у которых несправедливость, но с немногими, у которых праведные дела.

(27) Итак, четвертым и величайшим обвинением было пьянство, не слабое, но весьма крепкое. Ибо слово οι̉νοφλυγει̃ν равнозначно раздуванию^[4], и разжиганию, и распадению зелья, причиняющего неразумие, – невоспитанности, – которое никогда не может быть потушено, но всегда запаляет и выжигает душу. (28) Посему правильно последует наказание, вычищающее из разума всякий злой образ [мыслей]. Ибо сказано: «Истреби зло» не из города, или страны, или племени, но «из среды себя» (Втор 21:21) – ибо в нас самих существуют и кроются виновные и предосудительные помыслы (λογισμοί), которые, если они неизлечимы, необходимо отсекать и уничтожать. (29) Посему было справедливо, чтобы непослушный, буйный, приносящий правдоподобие слов, словно некие взносы и доли на ниспровержение добра, и пылающий вином, и пьянствующий против добродетели, и совершающий против нее непристойные бесчинства получил в обвинители тех, кто для остальных помощник, отца и мать, и претерпел полное истребление ради назидания и исправления могущих спастись.

(95) Поэтому естественно, что священное слово полагает справедливым побить камнями непослушного и буйного, приносящего взносы, то есть складывающего и присовокупляющего грехи к грехам, большие к малым, новые к старым, вольные к невольным, который, словно сжигаемый вином, пьянствует и буянит в непрекращающемся и неудержимом пьянстве всей жизни из-за того, что влил в себя много несмешанного питья неразумия. Ибо он отбросил и предписания правого слова, отца, и наставления в законах от матери-образования, и, имея образцом добродетельного благородства братьев, одобряемых родителями, не стал подражать их добродетели, но, напротив, решил идти поперек, так что обожествил тело и обожествил особо почитаемую у египтян гордыню, символ которой – изготовление золотого тельца. Водя вокруг него хороводы, поврежденные умом поют и запевают, не приятнейшую застольную и разудалую мелодию, как на празднествах и плясках, но словно над умершими истинный плач по самим себе, будто обезумевшие от вина и расслабившие и истощившие душевные силы.

А каждый из нас, рождаясь, сразу находит великий дар Божий, целый мир, который Он даровал ему же самому и лучшим его частям. (119) Есть и частные дары, которые людям подобает принести Богу и получить от Него. Это добродетели и связанные с ними действия. Их обретению, которое происходит почти вне времени из-за исключительной быстроты Подателя в доставлении того, что Он обычно дарует, поражается всякий, даже тот, кто не ничто другое не ставит высоко. (120) Поэтому он спрашивает: «Что так скоро нашел ты, сын мой?» (Быт 27:20), удивляясь быстроте доброго расположения. Облагодетельствованный же с готовностью отвечает: «Что послал мне Господь Бог» (Быт 7:20). Ибо предания и наставления от людей медлительны, от Бога же – очень быстры, опережая даже самое быстрое движение времени. (121) Посему запевающие и ведущие в силе и мощи хор, поющий победный и благодарственный гимн – это те, о которых шла речь, а [предводители хора], в поражении и слабости исторгающего плач о неудачах, – другие, кого следует скорее не бранить, а жалеть, как имеющих от природы больное тело, для которого любая болезнь – большое препятствие к выживанию. (122) Некоторые же пали не против воли, из-за менее крепкого строения души поставленные превосходящей силой противника, но, подражая добровольным рабам, по собственной воле покорились горьким господам, будучи свободного рода. Поэтому они, не имея возможности быть проданными, что самое нелепое, сами, купив, приобрели себе господ, поступая так же, как и ненасытно пьющие вино ради опьянения – ведь и те по своей воле пьют его, а не по принуждению принимают. Так что они добровольно отсекают от души трезвую часть, а выбирают безрассудную, ибо сказано: Я слышу голос поющих от вина» (Исх 32:18), то есть не проявляющих невольное помешательство, но беснующихся в добровольном сумасшествии. (124) Всякий же приближающийся к стану видит тельца и пляски (Исх 32:18), как и сам он указывает, – ибо те из нас, кто рассудил волей стоять близко к телесному стану, встречают гордыню и спутников гордыни, потому что любители созерцания, жаждущие видеть бестелесное, как подвижники негорделивости, имеют обыкновение обитать очень далеко от тела.

Трезвая молитва

(125) Молись же Богу, чтобы никогда не стать запевающим от вина, то есть иногда по своей воле не предводительствовать на пути, ведущем в невежество и неразумие, – ибо невольное зло есть половинное и более легкое, не отягощенное прямым обличением совести. (126) По исполнении же твоих молитв ты уже не сможешь быть рядовым человеком, а приобретешь величайшую из всех начальствующих должностей, священство. Ибо приносить трезвенные жертвы – дело, наверное, только священников и слуг Божиих, по твердости разума отказавшихся от вина и от всего, что заставляет нести вздор. (127) Ибо сказано: «И сказал Господь Аарону, говоря: “Вина и сикеры не будете пить ты и сыны твои после тебя, когда входите в скинию свидетельства или приступаете к жертвеннику, чтобы не умереть. Это вечное постановление в роды ваши, чтобы вы могли отличить священное от несвященного и нечистое от чистого”» (Лев 10:8–10). (128) Священник же – Аарон, и его имя переводится «горный», помысел, размышляющий о горнем и высоком, не из-за важности, полной хвастливой и пустой кичливости, но из-за величия добродетели, которая, поднимая мысль выше небес, не позволяет думать ни о чем низком. А кто так настроен, по своей воле уже не примет вина и всякого зелья неразумия. (129) Ибо ему необходимо или в таинственном шествии входить в скинию, чтобы совершить незримые обряды, или, придя к алтарю, приносить благодарственные жертвы за частные или общественные дела – а это требует трезвости и особой остроты ума. (130) Можно справедливо подивиться и буквальному смыслу повеления! Ведь разве не достойно приступать к молитвам и священнодействиям трезвыми и будучи в здравом уме, как и наоборот, смехотворно [делать это], расслабив вином как тело, так и душу? (131) Разве, собираясь идти к господам, родителям и начальникам, их рабы, сыны и подданные не позаботятся о своей трезвости, чтобы не погрешить в словах и поступках и не быть наказанными за презрение к достоинству старших или, в самом лучшем случае, не заслужить насмешки? А намеревающийся служить Вождю и Отцу мира, стало быть, не воздержится от самой пищи, и питья, и сна, и всего, что необходимо природе, но, предавшись неге, будет подражать жизни кутил и прикоснется к чаше, к алтарю или к жертвам с тяжелыми от вина глазами, трясущейся головой, вывернутой набок шеей, рыгая от невоздержанности и растекаясь всем телом? Но такому не дозволено даже издалека взирать на священное пламя.

Скиния же и все, что в ней, невидимо – не только потому, что она воздвигнута в самом внутреннем и недоступном помещении, но и потому, что дотронувшийся до нее или увидевший ради любопытства глаза карается неотвратимой смертной казнью по повелению закона, если только это не целокупный и совершенный человек, не тревожимый вообще никакой, ни большой, ни малой страстью, но обладающий безущербной, полной и во всем совершеннейшей природой. (136) Ибо ему дозволено раз в год, войдя, осмотреть запретное для других, потому что только в нем одном из всех обитает окрыленная и небесная любовь к бестелесным и нетленным благам. (137) Посему когда он, пораженный идеей, следует за печатью, оттиски которой суть частные добродетели, в изумлении постигая ее боговиднейшую красоту, или подходит к одной из принявших ее отпечаток [добродетелей], он сразу забывает невежество и невоспитанность и помнит образование и знание.

Поэтому сказано: «Вина и сикеры не будете пить ты и сыны твои после тебя, когда входите в скинию свидетельства или приступаете к жертвеннику» (Лев 10:9). Излагает же Он это скорее не как запрет, но как выражение мнения, потому что для запрета было бы естественно сказать: «когда священнодействуете, вина не пейте», а для выражения мнения – «не будете пить». Ведь и невозможно, чтобы заботливо следующий общим и видовым добродетелям допустил к себе причину пьянства и буйства души, невоспитанность.

Скинию же он часто называет «скинией свидетельства», или потому что неложный Бог есть свидетель добродетели, внимать Которому хорошо и полезно, или потому что добродетель вносит в души уверенность, с силой отсекая сомневающиеся и двоящиеся помыслы, и открывая истину в жизни, словно в суде. (140) А что не умрет приносящий трезвенную жертву, Он говорит потому, что невоспитанность несет смерть, а образование – жизнь. Ибо как в наших телах болезнь – причина распада, а здоровье – спасения, таким же образом и в душах спасительное начало есть разумение (ибо это некое здоровье разума), а разрушающее – неразумие, насылающее неисцелимую болезнь.

Истинное трезвение – возлияние Богу

(143) Свойство же закона и образования – отличать скверное от святого и нечистоe от чистого, так же как беззакония и невоспитанности, наоборот, – насильно сводить вместе враждебное друг другу, перемешивая и спутывая все. Поэтому и величайший из царей и пророков Самуил, согласно священному слову, «вина и пьянственного не будет пить до смерти» (1 Цар. 1:11) – ибо он поставлен в строй божественного воинства, который никогда не покинет благодаря попечению мудрого Военачальника. (144) А Самуил, может быть, и был человек, но [здесь] он берется не как сложное существо, но как ум, радующийся лишь служению и угождению ту, потому что это имя переводится «устроенный Богу», из-за того, что он считает тяжким нестроением дела, происходящие от пустых мнений. (145) Родился он от матери Анны, чье имя в переводе означает «благодать» – ибо без Божией благодати невозможно покинуть смертное или вечно оставаться с нетленным; (146) а та душа, которая исполнится благодати, сразу ликует, смеется и пляшет – ибо она подобна вакханке, так что многим непосвященным показалось бы, что она неистовствует в пьяном разгуле. Поэтому и говорит ей некий отрок, не один, но всякий, кому по возрасту затевать новшества и насмехаться над хорошими вещами: «Доколе ты будешь пьяною? Вытрезвись от вина своего» (1 Цар. 1:14). (147) Ибо у боговдохновенных не только душа обычно возбуждается и словно бы беснуется, но и тело разрумянивается и пылает, когда разливающаяся и греющая изнутри радость передает это состояние вовне. Из-за этого многие неразумные люди, обманувшись, сочли трезвых пьяными. (148) Хотя эти трезвенники в каком-то смысле и пьяны, приняв все блага сразу, как несмешанное вино, и выпив под здравицы совершенной добродетели, а пьяные от вина так и не вкусили разумения, пребывая относительно его в посте и голоде. (149) Посему она справедливо отвечает любителю новшеств, который думает посмеяться над ее честной и строгой жизнью: «Друг мой, я жена – жестокий день, вина и пьяного питья я не пила, но изливаю душу свою перед Господом» (1 Цар 1:15) – весьма откровенна речь души, исполненной благодатью Божией.

151) Затем она говорит, что не принимала вина и пьяного питья, гордясь постоянной на протяжении всей жизни трезвостью, – ибо обладать поистине свободным, вольным и чистым помыслом, не опьяненным никакой страстью, есть дело великое и удивительное. (152) От этого же получается, что ум, насытившись несмешанным трезвением, целиком становится возлиянием и изливается к Богу. Ведь что значит «изливаю душу свою перед Господом» (1 Цар. 1:15), как не следующее: «Я всю ее освящу, разрешив все прежде связывавшие ее узы, наложенные пустыми заботами смертной жизни, выведя ее вовне и распростерев и разлив настолько, чтобы она коснулась даже краев вселенной и устремилась к прекрасному и прославленному зрелищу Невозникшего»?

Мы сказали, что «пьянство» указывает и на часто приносящее многим людям большой вред обжорство. Можно видеть, как предающиеся ему, даже если заполнят все вместилища тела, вожделением еще пусты, – (207) они, если и насытятся множеством съеденного, через короткое время, словно потрудившиеся атлеты, дав роздых телу, снова приступают к тем же состязаниям.

(208) Посему священные книги представляют царя земли Египетской – тела – который, по видимости вознегодовав на прислужника пьянства виночерпия, через недолгое время снова примиряется с ним, вспомнив о страсти, разверзающей вожделения, в день тленного рождения, а не в нетлении невозникшего света. Ведь сказано: «Был день рождения фараонова» (Быт 40:20), когда он вызвал из темницы главного виночерпия для возлияний, (209) ибо любострастнику свойственно считать возникшее и тленное блестящим из-за того, что в отношении знания о нетленном он окутан ночью и глубоким мраком – поэтому он сразу приглашает пьянство, почин наслаждения, и его служителя.

---

[1]Таково заглавие в тексте, хотя в дошедшем до нас виде трактат на книги не делится.

[2] Подзаголовки в тексте наши – Ред.

[3] Буквально «участник пирушек вскладчину». Далее Филон играет на этимологии второй части этого слова, происходящей от κόπτω – «рассекать, разрубать».

[4] Вторая часть этого слова происходит от φλύωили φλύζω) – «пузыриться, выкипать».