Наследие эпохи советского тоталитарного режима и попытка преодоления его в себе

Татьяна Авилова
Тема, мне кажется, для нас важная и актуальная. Она напрямую связана с такими горящими моментами, как, скажем, отмена смертной казни, как усвоение опыта новомучеников, и это очень важно сейчас, в нашей церкви. 

 Эта тема сложная, нам необходимо понять, что мы имеем в виду, когда говорим, что осуждаем преступления советского режима. На что мы при этом опираемся, где та платформа в историческом времени, с которой мы можем смотреть на все дальнейшее развитие вверх – вплоть до сегодняшнего дня. Может быть, это момент крещения Руси и ее «непросвещение»? Может быть, это, скажем, двухсотлетнее взаимодействие русичей с половецким полем, которое не прошло даром, и этот Восток вошел и в наш менталитет, и в наши гены? Может быть, это идея Третьего Рима, возникшая позже, которая была предложена государством, но церковь ее не отвергла – и из этого выросла идея российского мессианства?

 А может быть, нужно обратиться уже, собственно, к двадцатому веку, когда расцветали тоталитарные режимы? Но они тоже ведь расцветали на той почве, которая была подготовлена.

 И не только Восток был в нашей истории, был еще и Запад, например, Петр Первый. Ольга Седакова говорит об оценке западных историков, что «урок, который смогли извлечь западные мыслители, пытавшиеся понять, что произошло в двадцатом веке, такой: признание какой-то фундаментальной недоброкачественности человека и «падшести» мира. Удивительно, что это кажется таким необычайным открытием, но это, в самом деле, катастрофа антропологии просвещения, отменившего память о первородном грехе, конец той картины человека, которая вдохновляла европейскую культуру последние столетия» (из доклада «Посредственность как социальная опасность»). А может быть, вот все это вместе, сложившись на нашей русской почве, дало такой сокрушительный эффект? Революцию и установившийся кровавый режим. Много в истории было тоталитарных режимов, но такой, который длился бы семьдесят лет и захватил три поколения – таких не было. Много мы знаем историй геноцида в других государствах, в других странах, но он, как правило, был направлен против других – против чужих. А здесь он был направлен против собственного народа. Это не могло не повлечь последствий, которые мы расхлебываем по сей день. Почему такое произошло с нами, осмысляем ли мы свою историю адекватно, все ли в ней называем своими именами?

Это все только вопросы, – вы понимаете, что никаких ответов я здесь давать не буду, и вообще, тема такова, что для нас, наверное, важно попробовать сформулировать правильные вопросы, сделать какие-то правильные акценты; это будет наше совместное размышление.

Чтобы осуждать преступления, надо их знать, т.е. мы должны понимать, что было в истории двадцатого века, к чему мы пришли. И не только в советский период, но и постсоветский тоже. Конечно, сейчас мы тут никакой историей заниматься не будем, скорее, будем говорить о ее плодах. При этом, конечно, мы будем об этом говорить с позиции христиан. Это важно, потому что и историками, и просто людьми доброй воли много было сделано в этом отношении. Гораздо меньше было сделано и осмыслено в церкви.

 И последнее – для нас, наверное, самое главное – попробовать понять, каковы могут быть пути выхода из создавшейся ситуации. Что для нас трезвенность в этом взгляде на нашу историю, на то, как она отразилась в каждом из нас, – вот об этом тоже речь впереди. 

О. Георгий Кочетков в своей проповеди о том времени, которое у нас за спиной, говорит: «Произошла подмена, когда самые лучшие, созвучные христианству лозунги были приняты на вооружение людьми, не имеющими ничего общего с христианским содержанием этих лозунгов. Тогда народ стал уничтожаться на протяжении многих лет и десятилетий. Уничтожали всех подряд – в первую очередь, русских. Но не только. Не было ни одного народа из живших на территории бывшей России, который не пострадал бы невинно в этой страшной мясорубке. Не было, так или иначе, ни одной семьи, которой бы это не коснулось».

Это мнение часто оспаривается – говорят, – нечего раздувать проблему, у нас никто в семье не пострадал. В связи с этим однажды в интернете, в одном блоге был запрос – откликнитесь, у кого в семье есть жертвы, и за один только день те, кто просто случайно увидел это, откликнулись, и это было несколько тысяч человек.

В установившемся советском тоталитарном режиме всегда присутствовал культ врага. И, если бы не было вот этой идеи врага, с которым надо бороться, то эта власть просто не удержалась бы, даже нескольких месяцев, т.е. нужна была непрерывная борьба, непрерывная кровь.

 Как правило, это были спровоцированные и продуманные вещи.

Понятно, что эта машина истребления, будучи запущенной, уже потом начала работать как маховик, который раскрутился и уже не мог остановиться, подминая все новые, новые слои, новые социальные группы, в том числе и вчерашних обвинителей. И получилось, что в одном котле была кровь и палачей, и святых людей – новомучеников. И тех, которые стояли за веру, и тех, которые их убивали. И миллионы и миллионы простых людей, невинных жертв. А сколько покалеченных судеб, бездомных детей или тех, кто вырос в спецприемниках!

 Кто должен отвечать за все это? Председатель «Мемориала» Арсений Рогинский про это говорит, что «главная проблема в нашей стране в том, что мы не можем разделить, не можем разобраться с этими местоимениями: МЫ и ОНИ. Кого мы осуждаем? Если бы вдруг в России решили бы провести что-то вроде Нюрнбергского процесса – кто бы был судьями? А кто бы сел на скамью подсудимых?

 У нас даже нет определенного отношения к тому, что происходило, потому что нескольких строк в законе о реабилитации девяносто первого года, который, вроде бы как осуждает и репрессии, и все, что происходило во времена культа личности, абсолютно недостаточно для того, чтобы к ним можно было апеллировать в разговоре с людьми в нашей стране».

 Вот так мы и живем с неразделенностью на МЫ и ОНИ и невозможностью себя соотнести ни с теми, кто страдал, ни с теми, кто убивал – а часто бывает так, что у одного и того же человека есть и те, и другие в роду… И что делать русскому народу в этом отношении? Это очень сложный вопрос.

Именно поэтому для государства и для общества важен тот аспект, который для нас, наверное, является только первым шагом в решении этих проблем – назвать все своими именами. Чтобы зло было названо злом, а добро – добром. И чтобы все было разделено. И тогда можно было бы говорить о каких-то законодательных вещах, которые могли бы утверждать позиции, помогать ориентироваться новому поколению. Давать определения тем явления, которые возникают сейчас – типа фашизма или поднимающего голову коммунизма, и невозможно было бы появления иконы Сталина в православном храме и многое другое.

Чтобы на эти явления можно было адекватно реагировать и при этом ссылаться на законы, которые есть в той же Германии, где запрещено всякое упоминание о фашизме, запрещены все его знаки. Нигде не стоит памятник Гитлеру, нигде ему не кладут венки из цветов, нет библиотеки им. Гитлера, нет проспектов.

И, конечно же, эта власть была очень цинична по отношению к людям, и то, что имеет к нам непосредственное отношение, к нашим чаяниям и заботам …

 Я хотела зачитать такой документ – из письма Сталина Молотову от 1 сентября 1930 года.

 «Вячеслав! Обрати внимание (пока что) на две вещи.

1) Поляки наверняка создают (если уже не создали) блок балтийских (Эстония, Латвия, Финляндия) государств, имея в виду войну с СССР. Я думаю, что, пока они не создадут этот блок, они воевать с СССР не станут – стало быть, как только обеспечат блок – начнут воевать (повод найдут). Чтобы обеспечить наш отпор и поляко-румынам, и балтийцам, надо создать себе условия, необходимые для развертывания (в случае войны) не менее 150–160 пехотных дивизий, т. е. дивизий на 40–50 (по крайней мере) больше, чем при нынешней нашей установке. Это значит, что нынешний мирный состав нашей армии с 640 тысяч придется довести до 700 тысяч. Без этой «реформы» нет возможности гарантировать (в случае блока поляков с балтийцами) оборону Ленинграда и Правобережной Украины. Это не подлежит, по-моему, никакому сомнению. И, наоборот, при этой «реформе» мы наверняка обеспечиваем победоносную оборону СССР. Но для «реформы» потребуются немаленькие суммы денег (большее количество «выстрелов», большее количество техники, дополнительное количество командного состава, дополнительные расходы на вещевое и продовольственное снабжение). Откуда взять деньги? Нужно, по-моему, увеличить (елико возможно) производство водки. Нужно отбросить ложный стыд и прямо, открыто пойти на максимальное увеличение производства водки на предмет обеспечения действительной и серьезной обороны страны. Стало быть, надо учесть это дело сейчас же, отложив соответствующее сырье для производства водки, и формально закрепить его в госбюджете 30–31 года. Имей в виду, что серьезное развитие гражданской авиации тоже потребует уйму денег, для чего опять же придется апеллировать к водке. Жму руку. И. Сталин».

Это документы. Архивных документов много, несмотря на то, что архивы сегодня снова закрываются. Они есть в интернете – хранилища, где приведены сфотографированные оригиналы.

 И, надо сказать, что, глядя на то, что происходит в наше время, мы понимаем, что есть полная преемственность этой политики, того же цинизма. Когда государству нужно что-то, оно, совершенно очевидно, прибегает к тем же средствам, не беря в расчет катящийся в алкоголизм народ, в первую очередь, молодежь и фактически вымирающую российскую глубинку.

 Давайте теперь подумаем, что происходило с людьми в эту эпоху, как вообще можно было жить и выжить. Возможно ли было противостояние той чудовищной экспансии зла? Как показала история, большинство христиан в России были чисто номинальными, которые после революции, не сомневаясь, пошли грабить и разрушать храмы и убивать исповедников веры. О таких людях горько говорит отец Георгий Митрофанов в интервью «Кифе» – «В стране нераскаянных Каинов». Встает вопрос, а что же это за церковь была, в которой девяносто процентов ее бывших христиан, собственно, сделали новомучениками ту часть, которая исповедовала Христа? Что же происходило с людьми?

В человеке был посеян страх. А как мы знаем, страх – это тот дух, который более всего приносит разрушения. Он был повсеместен, где явно, где подсознательно жил в сердцах и умах людей.

Писатель Виталий Шенталинский, много лет занимающийся поиском документов репрессированных писателей в архивах ФСБ, и написавший о них три тома документированной прозы, пишет: «… я, как и большинство моих сверстников, видя лубянскую “гидру” только снаружи, обходил ее стороной, но все равно она втягивала в свое “поле”, держала, действовала на нервы, гипнотизировала.

 Каждый гражданин нашей необъятной державы знал, что он живет под прицелом Лубянки, что в любую минуту в его жизнь может вмешаться Лубянка и сделать с ним, что захочет, и защиты от Лубянки нет.

 До революции на площади размещалось страховое общество “Россия”. После революции здесь поселился «госстрах», «госужас», пулеметные очереди… Человек… Прострочил нашу историю: ЧК, ОГПУ, НКВД, МГБ, КГБ – и ни один человек из двухсот с лишним миллионов – не уберегся, не остался в стороне. Все, так или иначе, пострадали, и, если не гибли физически, то жили с изувеченной совестью, контуженным сердцем, деформированным сознанием».

 Никто не был вполне свободным и полноценным человеком. И это относится не только к тем, кто жил в этом страхе. Это, на самом деле, действительно вошло в плоть народа. И отец Александр Мень по этому поводу говорил, что в жестоком режиме, который был у нас, «души покупались не однажды, как Мефистофель покупал, а постоянно, по секундам, да так, что сам не замечаешь, какая сила в «мясорубке», что ничего не разбираешь, когда ты внутри».

О каких последствиях мы можем говорить? О. Георгий Кочетков еще в 1992 году в своих лекциях по этике «О великой нации» говорил по этому поводу, что той России, которая была, уже нет, что народ уже другой, и это большой вопрос – возможно ли ее возрождение, может быть, это будет нарождение нового народа. Наши современники, как правило, не могут соотносить себя с Россией дореволюционной. И о. Георгий Митрофанов говорит, что на каком-то бессознательном уровне человек современный все-таки себя соотносит более с Советским Союзом, а вовсе не с той Россией, которая была отвергнута и которая была разрушена большевиками. Вот той России уже практически нет. Есть такая память историческая, но и та очень сильно повреждена.

О. Георгий Кочетков про это в своей проповеди говорил: « Это был геноцид, … это был холокост, т. е. катастрофа, которая прекратила существование развивавшейся, в это время особенно быстро, и потому для многих пугающе, российской цивилизации. Россия, как огромный “Титаник”, столкнувшись с айсбергом мирового зла внутри себя – и вокруг себя, пошла ко дну, со всеми своими обитателями, со своей культурой и наукой, со своим прошлым и настоящим, со своими талантливыми, а подчас, и гениальными людьми. От России не осталось ничего. Мы живем на той же земле, но в другой стране, мы теперь – другой народ, хотя все еще носим на себе какие-то следы прежней жизни, прежней генетики, прежних устремлений и прежних культуры и веры. Но это только тень, это только следы. Мы не можем, к сожалению, признать себя непосредственными наследниками и того народа, и той страны. Даже те, кто не был запачкан грязью доносов, расстрелов, ненависти, партийной злобы, клеветы, неправды, даже те, у кого в роду были мученики, исповедники веры или невинные жертвы – все равно не в состоянии взять на себя крест ответственности и наследование лучшего, что было здесь когда-то, на этой земле».

И то сознание, которое мы имеем сегодня – это, конечно, наше наследие именно советского режима.

 В чем же выражено это наследие?

Были нарушены связи в семье. Были нарушены связи родовые, как бы отринута память отцов, а зачастую происходило отречение от них. Были нарушены все социально значимые связи между людьми. Коренным образом было посеяно недоверие и к себе, и к ближнему. Произошла такая атомизация человека, когда он уже не способен ни на какое творческое, свободное взаимодействие друг с другом. 

Если мы честно вглядимся в нашу жизнь, то, наверное, увидим или почувствуем, что мы, действительно, от этого не избавились. И, входя в Церковь, на самом деле, мы пытаемся преодолеть, чаще всего, именно эти вещи.

 То, что мы порой плохо умеем жить вместе – в наших группах и общинах – это, я думаю, тоже имеет корни именно в том, что у нас было, в нашей стране. Так что если мы научимся жить и общаться – это будет нашим ответом именно вот на эти поставленные вопросы.

И это не просто слова! Я просто хотела бы такой пример привести, связанный со мной лично, об этом я писала в своем блоге, из него же и привожу текст: «Вчера посмотрела фильм Сиднея Люмета «12 разгневанных мужчин» и пришла в ужас и изумление одновременно, потому что ясно увидела, какое неистребимое совкое сознание сидит во мне. Я уж и не говорю о Н. Михалкове и иже с ним. Но давайте по-порядку.

Всем известно, что Никита Михалков задумал и осуществил свой ремейк именно по этому фильму, в котором также, но, правда, не к пожизненному заключению, а к смерти на электрическом стуле, приговаривается мальчик, подросток, якобы убивший своего отца. И присяжные должны утвердить вынесенный прокурором приговор (причем, единодушно) или оправдать мальчика.

И дальше режиссер никак не расцвечивает эту историю, – ни эпизодами из жизни подозреваемого преступника, ни напрямую украденными кадрами у классиков типа собаки с оторванной кистью руки в зубах, да вообще, ничем. Даже сам этот мальчик на скамье подсудимых показан зрителю только в течение нескольких секунд в начале фильма. И никаких хоть сколько-нибудь эффектных трюков. И уровень «гнева» куда как более цивилизованный (кроме одного героя), чем в российском варианте. Режиссеру интересен только процесс «вхождения в разум» тех, кто, не задумываясь, согласился взять на себя ответственность вершителей судеб, будучи совершенно непригодными для этой роли. Утвердить смертный приговор для них также легко и непринужденно, как написать очередную рекламу, сходить на матч. В нашем мире не только потеряны ориентиры правды, сама жизнь похожа на жвачку с разным вкусом в зависимости от прихоти ее владельца. Однако находится тот, только один, кто становится закваской работы ума, совести, человечности для всех остальных, – и побеждает. Победа дается нелегко, именно этому процессу посвящен фильм С. Люмета.

Примерно то же, чисто внешне похожее, происходит в фильме Михалкова. Но!!

Хотя и там, и там в результате выносится вердикт – «невиновен», задачи в этих двух фильмах, который решают присяжные заседатели, совершенно разные. В русском варианте им требуется или доказать виновность, или опять же, доказать невиновность обвиняемого. Это требует от участников вхождения в суть происходящего и фактически, и чувственно обретения некого «момента истины». И для этого каждый участник совершает, в своем роде, душевный стриптиз, «рвет на груди рубаху», доходит до аффекта, проживает катарсис, и это для того, чтобы услышать чей-то довод разума, и впустив его в себя, прошептать «невиновен».И тут-то и начинает в очередной раз в тумане бегать собака с чем-то в зубах.

В американском фильме доводы разума тоже нелегко пробивают себе дорогу, но их задача куда как более проста, т.к. для оправдания достаточно только посеять сомнения в однозначной справедливости приговора. А дальше, и это для меня выглядело как неправдоподобное чудо, каждый только что невменяемый для своего предназначения человек, тут же порождал суждение – «невиновен». Т.е. это означает, что такая юридическая формула, как «презумпция невиновности», работает на каком-то этическом, нравственном уровне. Если есть хоть малейшая возможность усомниться в правильности приговора, выбор, не задумываясь, совершается в пользу добра, спасения, оправдания человека.

А то, что привело меня лично в смятение, так это то, что каждое очередное (а их было 11) «невиновен» казалось мне внутренне недостаточно обоснованным. Пока я не поняла того, в чем сейчас признаюсь и о чем и пишу. Это наше генетическое отсутствие такого понятия, как презумпция невиновности.

Конечно, как всякая духовная болезнь, она преодолевается разумом, но, как ни горько это осознавать, но совковая ментальность нам досталась в наследство. И, ясное дело, что задача остановить это на себе, – задача и достойная, и ой, как непростая».

http://a-tanj.livejournal.com/14142.html#cutid1

И тут сразу встают вопросы: что же нам с этим делать?

 Когда об этом рассуждаешь, а не раз приходилось об этом говорить и с людьми церковными, и нецерковными, то, наверное, для всех это очевидные вещи, – то, к чему мы приходим: все можно начинать только с себя.

 То есть все пути, все планы, прожекты – все ведут к тому, что мы все всегда начинаем с себя, отслеживая, каясь и «выдавливая по капле»…

Конечно, есть то, что нам в этом помогает. Есть рассуждения и размышления людей о возможных путях преодоления тоталитаризма. В качестве примера я хочу зачитать слово Сергея Сергеевича Аверинцева из статьи: «Тоталитаризм – ложный ответ на реальные вопросы».

 «В России во времена перестройки роль морального протеста против тоталитаризма никак нельзя отрицать. Протест этот достиг такой силы, что с ним нельзя было не считаться. В итоге произошел компромисс между советской элитой и оппозиционной частью общества, в условиях, которые не так уж далеки от программы, некогда предложенной Солженицыным в письме вождям Советского Союза (он писал в1974 году письмо). Мы освобождаемся от тоталитарной идеологии, но в виде уплаты за такое мирное бескровное освобождение прежнее начальство, в общем, остается на своем месте. Мы приняли этот компромисс, и до сих пор не вижу ему никакой альтернативы, кроме серии кровавых катастроф. Но он ставит для нас вопрос о смене элиты – в особый контекст: приходится считаться с тем, что прежний порядок не был побежден – ни внешней силой, ни восстанием снизу, – он был демонтирован представителями самой партийной элиты. И в этом – самая большая наша проблема».

 И из этой же статьи – еще одна цитата. «По-видимому, не всякая культура принимает сама представление о том, что нам, нации, необходимо размышлять о коллективной ответственности за грехи и преступления собственного прошлого, исповедовать перед всем миром эти грехи и преступления. Эта идея – либо есть, либо ее нет. Очевидна ее связь с темой обращения и покаяния, которая восходит к христианской традиции. Между тем, единственной прививкой, дающей иммунитет против возможности нового тоталитаризма, остается чувство собственной ответственности за каждое свое слово и действие. При этом мы не можем позволить себе выражать презрение, негодование против человека массы, когда тот прислушивается к самым одиозным глашатаям антилиберализма, отдает им свой голос на выборах, и тому подобное. Мы должны понимать, что довело их до того, что они голосуют за кого попало. А потому стоит помнить, что тоталитаризмы получили свой исторический шанс лишь постольку, поскольку были абсолютно ложным ответом на вполне реальные вопросы, порожденные кризисом прежней идентичности. Конец и развенчание тоталитаризмов дает нам в полной мере ощутить реальность самих вопросов. Только полная открытость, честность и трезвость в отношении них – может, действительно, отнять шанс у тоталитарной тенденции возродиться в будущем. Тренировка самых правильных, готовых реакций на слова – не заменит интеллектуальной честности».

Позиция сегодняшнего правительства – это создание российской благополучной идентичности, т.е. истории, в которой мы всегда и везде шли от победы к победе. Не от поражения к поражению … Да, были репрессии, зато мы стали великой державой, зато мы выиграли войну… Мы все наблюдаем, как с каждым годом идея нашей победы во Второй мировой войне приобретает все более явный оттенок мемориальности, становится главным государственным козырем. Однако, необходимость в честности неистребима в народе, и все имеющиеся на сегодня инициативы оглашения правды и сохранения памяти идут «снизу», несмотря на очевидное давление сверху – чтобы этот вопрос уже был вообще закрыт. И хотя свободы наши явно урезаются, а вот эта потребность осознания того, что с нами произошло, и потребность в покаянии не уходят.

Правда, само слово «покаяние» сейчас уже вызывает большую оскомину, даже у тех людей, которые об этом кричали, говорили в начале 90-х годов. И это происходит потому, что необходимость в покаянии зачастую воспринимается как навязывание вины за те поступки, которые люди не совершали сами. Ну, а если кто из предков и был среди доносивших, сажавших, пытавших, казнивших, то «сын за отца не в ответе» – и снова вопрос, о каком покаянии идет речь?

А ведь истинный смысл покаяния – это изменение сознания. Того сознания, которое досталось нам в наследство от двух поколений нашего рода, о котором мы говорили несколько раньше. И кому же самым серьезным образом нужно об этом думать, как не церковным людям?

 В 90-х годах от Церкви ждали как раз тех шагов, думали, что она будет затравкой, той закваской покаяния народа, которая ожидалась. И этого не произошло. Мы знаем. И, тем не менее, ответственность церкви и нас с вами никуда не ушла. Она с нами.

 Я закончу цитатой из слова о. Георгия Кочеткова: «Мы теперь канонизировали полторы тысячи новомучеников только для того, чтобы забыть их опыт. До сих пор еще в церкви много проблем, но ситуация может измениться. Важно, чтобы каждый был порядочным человеком, что на построссийском пространстве равносильно героизму. Призываю вас – по слову апостола Павла – стремиться к святости. И еще, мы должны понимать, что только Господь, через свою Церковь, может вывести нас из того коллапса, в котором мы до сих пор находимся».