Стыд и вина в эмоциональном мире лица, больного алкогольной зависимостью
О.В. Майорова
Развитие самоотношения невозможно без системы общественных отношений. Самосознание алкоголика, в том числе переживание им стыда, вины, раскаяния и рефлексия этих чувств, формируются под влиянием представлений об алкоголизме и алкоголиках окружающих его людей, общества в целом, идеологии. Поэтому всякое психотерапевтическое воздействие, направленное на изменения в самосознании зависимого, должно основываться на культурально обусловленном базисе.
Винопитие в древней Руси имело сакральный смысл [12. С. 105], [9. С. 26], [18. С. 278], не только «праздничный», но и особую нагрузку: инициацию, испытание способности управлять собой в экстремальном состоянии [7. С. 52–69] (см. былину «Василий Буслаев» [3]). Обрядовый, религиозный смысл события исключает переживание чувств стыда и вины.
В сущности, ритуальное употребление вина не осуждалось ни церковью, ни «миром» (общиной). Спиртные напитки культурально одобрялись [12. С. 141], [12. С. 142]; [5. С. 258], [5. С. 252–253], [12. С. 142–143]. Особенно подчеркивалась именно праздничная, обрядовая коммуникативная функция пития [12. С. 141], [5. С. 251], [5. С. 253].
Соблюдение алкогольных традиций в сельской общине считалось большим преимуществом, чем соблюдение абсолютной трезвости. Трезвость в некоторых случаях могла интерпретироваться окружающими как вариант девиантного поведения, вызывающий подозрение [12. С. 142].
Религиозное восприятие злоупотребления алкоголем в нашей стране всегда было негативным. Оно формировалось на базе таких памятников раннего христианства, как проповедь святителя Василия Великого «На упивающихся» и его же слово «Како подобает воздерживаться от пьянства». Грех пьянства квалифицировался знаменитым богословом как близкий ко греху чревоугодия и неизменно приводящий к другим грехам: блуду, гневу, нерадению о Боге [1. С. 18].
Советы по профилактике пьянства можно найти в работах Иоанна Златоуста. Так, предлагается подчинять тело духу, в частности, вместо наслаждения покоем постоянно пребывать в скорби [1. С. 79]. Следует избегать мест, где употребляют спиртные напитки, чтобы не соприкасаться с соблазном. Иоанн Златоуст даже вводит в практику такую меру борьбы с алкоголизмом, как общества трезвости [1. С. 83]. Далее, подчеркивается роль молитвы как средства к раскаянию [1. С. 81]. Если злоупотребление алкоголем имеет какие-либо душевные причины, то кроме молитвы Иоанн Златоуст рекомендует чтение Библии [1. С. 83].
Не отрицая полезности алкоголя [1. С. 86], Иоанн Златоуст рекомендует священникам проповедовать против пьянства и защищает свою точку зрения. Даже если проповедь не увенчалась очевидным успехом, считает он, она принесла весомую пользу: пьяницы, возможно, «сделали обычное, но не с такой уже наглостию» [1. С. 84], а трезвенники укрепились в своем мнении. Кроме того, одна неудача еще не означает неудач последующих [1. С. 85]. Беседовать с пьяницами предлагается только в то время, когда они трезвы.
Грех пьяницы состоит в том, что он порочит добрые свойства алкоголя и позорит себя самого. Алкоголизм в представлении Златоуста – просто частный случай неумеренности, отсутствие заботы о себе. Не существует ни зависимости, ни болезни – одна только неумеренность.
Воздействие на эмоцию стыда считается наиболее эффективным на начальных этапах работы, так как «почувствовать вполне стыд, сознать вполне свои дела – это начало спасения и прекрасной перемены». По-гречески «метанойя» означает и перемену (изменение), и раскаяние. Именно переход от ощущения вины к раскаянию и составляет ядро христианской психотерапии.
Феномен одушевления, даже демонизации пьянства выражен в работах преп. Кирилла Философа (XV в.): «Имя мое хмель; я на свете сильнее всего…» [1. С. 26]. Пьяница приравнивается к свинье, бесноватому, другу диавола [1. С. 28–29], к самому диаволу [1. С. 30]. Такая проповедь могла с успехом послужить развитию у пьяницы чувства вины, но уж никак не раскаянию. Более того, Кирилл Философ подчеркивает неспособность пьяницы раскаяться [1. С. 28]. Уже не только он приносит вред сам себе, а какая-то дьявольская сила приносит ему вред [1. С. 29]. Пьянство существует само по себе, независимо от носителя представляет злую волю.
В этом контексте уместно рассмотреть «Повесть о Горе-Злочастии», где действуют «молодец» и его двойник Горе-Злочастье, персонифицирующее злую судьбу [3] (в раннем варианте это дьявол [3, 617]). Приключения молодца иллюстрируют алкогольную зависимость, ремиссию и срыв. Герой – алкоголик, зависимая личность, и смысл его ошибки в том, что он забыл о своей зависимости – на мгновение. Трезвая жизнь теряет ценность, даже представляется более опасной, чем существование бражника. Психологическая зависимость – это использовать любые предлоги к началу пьянства. Общий тон повести отнюдь не бичующий, она пронизана жалостью к зависимому. Диалектическое взаимодействие презрения и сочувствия – лейтмотив религиозно-философской литературы допетровской России о пьянице, но намечается и сатирическая линия, например «Слово о бражнике, како вниде в рай».
В качестве примера можно привести дидактический духовный стих конца XVI – начала XVII в. «Василий Кесарийский», где творчески переработаны темы проповедей Василия Великого, который фигурирует в качестве исправившегося пьяницы, чему нет подтверждений в его житии [4]. Алкоголизм героя нимало не снижает пафоса его последующей проповеди, где указаны такие элементы постыдного поведения, характерного для пьяницы:
1. Нарушение традиций, например, плохое поведение в церкви.
2. Отсутствие «страха Божьего», некое экзистенциальное бесстыдство. Уже существование в качестве пьяницы есть скверна, угроза традиционному бытию.
3. Благодаря пьянице впадают во грех, еще больший, чем его собственный грех, окружающие люди. Всякое взаимодействие с пьяницей неизбежно приводит ко греху и другим опасным последствиям [4. С. 196].
Душа самого пьяницы, его личное спасение значения не имеют. Он – опасный элемент нестабильности и греха в обществе, ориентированном на стабильность и правильность, т.е. его следует извергнуть из социума. В качестве единственно возможной помощи алкоголику предлагается религиозное покаяние [4. С. 196]
Не случайно старинные надписи на сосудах для спиртного украшены девизами, связанными с самооправданием, с декларацией умеренности или с тем, что все остальные тоже употребляют алкоголь. Много надписей, связанных со стыдом, раскаянием и даже самобичеванием.
Литературные памятники XVIII – начала XIX века характеризуются поглощением проблемы алкоголизма смеховой культурой (Д. Фонвизин, В. Капнист, Д. Давыдов). Идеологом нового представления о раскаявшемся пьянице стал Ф. М. Достоевский.
В романе «Преступление и наказание» появляется первый герой-пьяница русской литературы: чиновник Семен Мармеладов. К. Леонгард («Акцентуированные личности») приводит Мармеладова как пример «алкогольного характера», но представляется, тем не менее, что дело не столько в характерологических особенностях Мармеладова, сколько в определенном модусе поведения, и в частности, покаяния алкоголика [7. С. 156]. В парадоксальной системе мышления Достоевского Мармеладов – извращение самого понятия об искуплении, но он следует культурному мифу о пьянстве: стыдится, хотя и напоказ, мазохистически [6. С. 61], чувствует вину, не только раскаивается, но и наложил на себя «епитимью»: побои жены и нищету. Но прорыва не происходит: все его раскаяние обращено на окружающих, у них он пытается «выхлопотать себе оправдание, а если можно, то и уважение» [6. С. 49]. Сам себя Мармеладов не прощает, поведения своего не меняет. В смерти Мармеладов «добился своего»: умирающего нельзя не простить.
В. Ю. Завьялов указывает, что в общем виде «личностный смысл опьянения заключается … в перевертывании позиции «Я – плохой» на противоположный смысл “Я – хороший”» [7. С. 157]. Благодаря опьянению алкоголик, не могущий изменить структуру мира, изменяет собственное восприятие мира. Искажения раскаяния – неотъемлемый признак зависимости.
Двойственность действия спиртного проявляется во всем: опьянение – похмелье, эйфория – дисфория, минутная радость – пожизненное страдание [12. С. 222]. Двойственное отношение к алкоголю переносится и на его активных потребителей. Но к пьянице фольклор всегда был беспощаден. Русская культура – культура стыда и христианская культура – культура вины объединились, преследуя цель исключить алкоголика из общества, воспитать презрение к нему.
«Тематика стыда» алкоголика в русской культуре (пословицы и поговорки):
1) Сам факт неумеренного пьянства [12. С. 132]. Пить подобало лишь тому, кто умеет себя вести в нетрезвом виде [5. С. 259].
2) Характерный внешний вид пьяного: красное лицо, глаза, шаткая походка, неспособность совершить самые простые действия, нарушения зрения [12. С. 102–106].
3) Состояние похмелья и опохмеление [12, 122-128].
4) Патологические аспекты поведение пьяницы: потеря самоконтроля [12. С. 108], пьяная храбрость и агрессивность [12. С. 110], [5. С. 258], плаксивость, упрямство, бессмысленное веселье, болтовня и брань [12. С. 116–119]).
5) Нищета и развал хозяйства в доме гуляки [5. С. 210–212]. Утверждается бесполезность пьяницы не только для сельской общины, но и для мира в целом [5. С. 212–213]. Гибель, даже самоубийство пьяницы оценивались народом положительно. По сути, пьяница был полезен для общины, подавая пример, как не надо себя вести. «Общественный» стыд тесно связан с личной виной каждого алкоголика.
Пословицы, связывающие пьянство и вину, чаще всего построены на игре слов «вина» – «вино» [5. С. 258]. Вина здесь понимается широко: это и юридическое понятие, и вина перед общиной, перед собственной личностью, и переживаемая пьяницей эмоция «мармеладовского» раскаяния. Пьянство как элемент разлада неизменно оказывалось виноватым и даже проклятым, а пьяницы выступали как носители вины и проклятия.
Народное мышление дуалистично по отношению к пьяному [2. С. 145]. Требования этики соблюдены: непристойное поведение пьяного осуждается, он теряет уважение окружающих. С другой стороны, осужден он будет, когда протрезвеет, а пока он пьян, его антиэтическое поведение одобряется. Пьяный более социально приемлем, чем трезвый. Стыд – не просто орудие сельской общины, но и инструмент снижения адаптации алкоголика. В состоянии трезвости он видит только спровоцированный окружением стыд и собственное чувство вины, по сравнению с чем алкогольное опьянение позитивно.
Таким образом, противоречивое культурально обусловленное восприятие алкогольной зависимости играет главенствующую роль в формировании у лиц, зависимых от алкоголя, кризиса самоотношения.
* * *
1.Азбука трезвости / Сост. А. Рождественский. СПб.: Шпиль, 1992.
2.Белов В. И. Повседневная жизнь русского Севера. М.: Молодая гвардия, 2000.
3.Былины. Русские народные сказки. Древнерусские повести. М.: Детская литература, 1986.
4.Голубиная книга. Русские народные духовные стихи XI–XIX веков. М.: Московский рабочий, 1991.
5.Даль В. И. Пословицы, поговорки и прибаутки русского народа: В 2 т. СПб.: Литера, ВИАН, 1997. Т. 1, 2.
6. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание. Хабаровск: Хабаровское книжное издательство, 1981.
7.Завьялов В. Ю. Психологические аспекты формирования алкогольной зависимости. Новосибирск: Наука. Сиб. отд., 1988.
8.Карамзин Н. М. Об истории государства Российского / Сост. А. И. Уткин. М.: Просвещение, 1990.
9.Кон И. С. Сексуальная культура в России. М.: О. Г. И., 1997.
10.Копыт Н. И., Скворцова Е. С. Алкоголь и подростки. М.: Медицина, 1985.
11.О вине и пьянстве. Русские пословицы и поговорки / Сост. Г. Ю. Багриновский. М.: Аграф, 2001.
12. Похлебкин В. В. История водки. М.: Центрполиграф, 1997.
13.Слово о бражнике, како вниде в рай // «Изборник» (сборник русской средневековой литературы). М.: Художественная литература, 1969. С. 50–61.
14.Снегирев И. М. Словарь русских пословиц и поговорок; Русские в своих пословицах. Н. Новгород: «Русский купец», «Братья славяне», 1996.
