Так сколько же пил русский мужик?

Л.В. БеловинскийРассуждая о современном пьянстве (тема чрезвычайно актуальная), зачастую ссылаются на давность русских традиций пития, приводя при этом навязшее в зубах и весьма сомнительное по подлинности речение киевского князя Владимира: «Веселие Руси есть пити».

Эти рассуждения как будто подтверждаются неумолчными воплями русской публицистики конца XIX – начала XX в. (преимущественно либеральной и радикальной) о необычайном и даже катастрофическом росте народного пьянства. При этом под народом понимались исключительно социальные низы, прежде всего крестьянство, тогда как усиленное употребление спиртных напитков самой пишущей братией никого почему-то не волновало.

Между тем практически никто из иностранцев, посещавших Россию, этого повального народного пьянства не заметил и о нем не упомянул. А ведь со стороны виднее, и какой-нибудь немец, англичанин или француз, неприязненно относившийся к «варварской» России, уж не преминул бы заявить о народе-пьянице. Однако об этом молчит, например, маркиз Астольф де Кюстин, записки которого из-за их антирусской направленности ни до революции, ни после нее в России не публиковались. Возникает вопрос: может быть, страшные картины беспробудного пьянства русского народа, которого спаивают то ли евреи-шинкари, то ли откупщики и подрядчики, то ли вообще царизм, – это обычный журналистский прием, который должен привлечь внимание читающей публики к самому автору?

Представляется любопытным взгляд на этот вопрос человека, чрезвычайно внимательно и вдумчиво изучавшего самые глубины народной жизни, – смоленского помещика, ученого-химика, народника по убеждениям, А.Н. Энгельгардта, автора знаменитых «Писем из деревни». Вот что он писал.

 «Вообще нужно заметить, что между мужиками-поселянами отпетые пьяницы весьма редки. Я вот уже год живу в деревне и настоящих пьяниц, с отекшими лицами, помраченным умом, трясущимися руками, между мужиками не видал… Начитавшись в газетах о необыкновенном развитии у нас пьянства, я был удивлен тою трезвостью, которую увидал в наших деревнях. Конечно, пьют при случае – святая, николыцина, покровщина, свадьба, крестины, похороны, но не больше, чем при случае и мы. Мне случалось бывать и на крестьянских сходках, и на съездах избирателей-землевладельцев – право, не могу сказать, где больше пьют… Все, что пишется в газетах о непомерном пьянстве, пишется корреспондентами, преимущественно чиновниками из города… Я часто угощаю крестьян водкой, даю водки помногу, но ничего еще худого не видел. Выпьют, повеселеют, песни запоют, иной, может, и завалится, подерутся иногда, положительно, говорю, ничем не хуже, как если и мы закутим у Эрбера»[1].

• Энгельгардту вторит дочь новгородского помещика, видный деятель кадетской партии А. Тыркова-Вильяме: «Право угощаться и угощать было важнейшей частью деревенских праздников. В остальное время мужики совсем не так много пили, как про них обычно рассказывают. Только горькие пьяницы пили когда попало, как только зазвенит в кармане денежка. Эти кабацкие завсегдатаи, шумные, озорные, готовые все спустить, составляли меньшинство, во всяком случае, в том уголке русской деревни, который я хорошо знала. Большинство даже по воскресеньям обходились без водки, редко ходили в казенку, хотя кабак был деревенским клубом. Зато на Рождество, на Пасху, на свой престольный праздник к водке почти все припадали, как припадает верблюд к ключу после долгого перехода по пустыне»[2]. Русский поэт и помещик А.А. Фет, осевший на землю в 1860-х годах, писал: «Вопреки кажущимся явлениям, мы решаемся утверждать, что пьянство нисколько не составляет отличительной черты нашего крестьянина. Пьяница, как и постоянный употребитель опиума, больной человек, которого воля безапелляционно подчинена потребности наркотического. Тип таких людей преобладает в чиновничьем мире у Иверской, между московскими нищими и затем рассеян по лицу русской земли, без различия сословий… Очевидно, что крестьянин-собственник не подходит под этот тип… Мы не хотим сказать, чтобы между крестьянами не было пьяниц в полном смысле слова; но не думаем, чтобы сравнительное большинство таких экземпляров выпало на долю крестьянства, поставленного положением собственника в неблагоприятные для беззаветного пьянства условия»[3].

Довольно часто упоминает водку известный публицист-народник Н. Астырев в своей известной книге «В волостных писарях: Очерки крестьянского самоуправления» (М., 1896). Да и как не упоминать: где сельский сход, там и выпивка, «слупленная» с какого-нибудь просителя. То «ведерко», то (чаще) «полведерка», то «четверочка» – эти меры выпитого так и мелькают в описании работы сходов. О них без конца упоминали современники – от беллетриста П.И. Мельникова-Печерского до очеркиста А.И. Эртеля («У вас одно мирское дело – клочок мирской земли пропить»). По современным представлениям – чудовищно: ведро водки! Однако давайте посчитаем: ведро – 12,6 л; если в сходе участвует хотя бы человек 50, то на каждого придется не более как по стакану; по мнению Энгельгардта, для здорового мужика, работающего на воздухе, – доза незначительная. Сходы же бывают не каждый день и даже не каждую неделю – хорошо если раз в месяц.

Однако же потребление водки ведрами (а так называемые ренсковые погреба отпускали ее мерою не менее ведра!) должно было привести к колоссальному потреблению спирта в стране. Статистика виноторговли в стране была довольно детальной, особенно во второй половине XIX – начале XX в. Интерес к этой статистике усилился в связи с переходом на казенную монополию: ведь нужно было понять, выгоден ли этот переход и сколько дохода получит государство[4].

В статье «Пьянство» Энциклопедического словаря Ф. Брокгауза и И. Ефрона (к которой приложен и солидный список литературы по вопросу) можно обнаружить совершенно неожиданные вещи. Оказывается, что из 14 «передовых» стран Европы и Америки по уровню потребления спирта Россия была… на восьмом (!) месте, деля его с «цивилизованной» Швейцарией (6 л на душу населения); она далеко отставала не только от Дании или Австро-Венгрии (около 14 л), но даже от Франции, Бельгии, Германии, Нидерландов и Швеции. 6 л в год (правда, с учетом детей) – это пол-литра в месяц. Всего-то! По потреблению виноградного вина (3,8 л) Россия далеко отставала не только от Италии (95 л) или Франции (79 л), что вполне естественно, но и от Австро-Венгрии и Германии; та же Швейцария вдобавок к 6 л водки (на душу населения) потребляла еще и 75 л вина. Данные по потреблению пива еще более поразительны: выпивая по 5 л этого напитка в год, русское население (включая прибалтийские   провинции!)   обгоняло   только   итальянцев (0,86 л), непомерно отставая, например, от Бельгии и Англии (с ее 136,7 л).

Близкие сведения приводит и видный исследователь вопроса В.К. Дмитриев: «Россия занимала середину между главными государствами Западной Европы и Сев.-Амер. Соед. Штатов: шесть государств, именно: Германия, Швейцария, Бельгия, Голландия, Швеция и Франция стояли в это время выше России, и пять других: Австрия (?), Англия, Сев.-Амер. Соед. Штаты, Норвегия и Италия – ниже…»[5] Экономист П.Х. Шванебах, автор серьезного исследования «Наше податное дело», внимательно рассматривая вопрос о потреблении алкоголя и доходов от него, подтверждает: «Среднее количество потребляемого вина у нас значительно меньше, чем на Западе… Проявление же народного пьянства в самых безобразных формах, к сожалению, превосходит все, что можно видеть там»[6].

Этот кажущийся парадокс можно объяснить, вновь обратившись к статье из словаря Брокгауза и Ефрона: «Несомненно, что в тех странах, где более обычно ежедневное умеренное потребление, уклонение в сторону излишества реже по сравнению с теми местностями, где пьют не так часто, но зато в большем количестве… Когда спиртные напитки употребляются во время еды и смешиваются с пищею, степень их концентрации уменьшается, чем ослабляется их влияние на пищеварительные пути и весь организм. Понятно, что распространенное в некоторых местностях, а в особенности в России, обыкновение пить натощак тем вреднее, чем более оно усиливает действие алкоголя на организм»[7].

Но если крестьянство в России пило так мало, то кто же тогда выпивал эти полведра в год на душу населения?

П.Х. Шванебах приводит статистику сравнительного потребления водки в уездах (т. е. крестьянами) и в городах ряда губерний. В Новгородской губернии соотношение было 1 : 6, а в Смоленской 1 : 5,2. Выпивали эти полведра преимущественно горожане: пить мог тот, кто не работал, кто сидел за письменным столом в учреждении или своем кабинете, у кого был ограниченный рабочий день и нерабочее воскресенье. А.Н. Энгельгардт писал о «подлинных» пьяницах, которые встречаются «…между фабричными, дворовыми, отставными солдатами, писарями, чиновниками, помещиками, спившимися и опустившимися до последней степени». С ним согласен А.А. Фет: «Сравнительное большинство беспросыпных пьяниц – заштатные чиновники, писаря и бывшие дворовые, более грамотные, чем крестьяне»[8].

Пили помещики: многие мемуаристы пишут об их уникальном пьянстве; со скуки в деревенской глуши чем же им еще заняться?

Пило офицерство – в подтверждение приведем свидетельство генерала А.А. Игнатьева: «Умение выпить десяток стопок шампанского в офицерской артели было обязательным для кавалергардов… В интервалах между песнями пьют бесконечные «чарочки» – всем по старшинству, начиная с командира полка… Однообразие, скука гнетут, многим хочется идти спать, но до ухода командира полка никто не имеет права покинуть офицерской артели. Так на всех праздниках – полковом, каждого из четырех эскадронов, нестроевой команды, на каждом мальчишнике, на каждом приеме офицеров других полков – круглый год и каждый год, а для некоторых, быть может, и всю жизнь… Должен оговорить, что полк наш считался среди других полков скромным, а главное – «не пьющим», не то что лейб-гусары, где большинство офицеров разорялось в один-два года, или конная гвардия, в которой круглый год шли знаменитые «четверговые обеды» – уйти «живым» с такого обеда было нелегко»[9]. Но если так пили столичные гвардейцы, то что же было среди армейских офицеров, квартировавших в провинции, по глухим уездным городам, а то и деревням?

Пило чиновничество – никто из мемуаристов не обходит вниманием поголовное, иногда запойное пьянство чиновников, особенно в чиновничьих низах.

Пила интеллигенция – сколько русских писателей, художников, композиторов спились в полном смысле слова? Историк искусства Н.П. Кондаков вспоминал: «В те времена в Москве питье водки являлось такой дурной привычкой, что однажды навсегда стоит об этом сказать. Водка пилась, можно сказать, походя… Приехал я в Москву на защиту докторской диссертации… и на другой день с утра поехал к секретарю факультета – Тихонравову… Николай Саввич… первым делом, не ставши даже говорить о диссертации, повел к себе в столовую, попросил приготовить чаю и распорядился подать водки… Еще более жестоко стало мое положение в гимназии среди новых товарищей-учителей, из которых многие стояли в этом отношении на уровне русского солдата, осеняющего себя крестом перед чаркою водки»[10]. В студенческой среде бытовал убойный напиток «крамбамбули»: бутылка водки, три бутылки пива, сахар и несколько яиц для коагуляции сивушных масел.

Много пило духовенство – никто из мемуаристов, хотя бы упоминавших о приходских священниках, дьяконах и дьячках, не обошел этой черты их жизни. Да оно и понятно: обходы с молебнами крестьянских дворов, где каждый считал нужным поднести батюшке стаканчик, бесконечные приглашения на крестины, свадьбы и поминки, бурсацкие традиции в описании Н.В. Гоголя или Н.Г. Помяловского…

Страшно запивало временами купечество – достаточно обратиться хотя бы к рассказу Н.С. Лескова «Чертогон». И это понятно: жесткая самодисциплина, когда по копеечке сколачивались состояния, вела к такому напряжению нервной энергии, которое постоянно требовало выхода… Было даже специальное, излюбленное купечеством вино, «лиссабончик», – портвейн, фальсифицированный сначала в Англии (откуда он ввозился), а затем в России. Большое внимание купцы оказывали мадере и хересу, произведенным из кавказского «чихиря» (водки из давленых фруктов) в Ярославле и Кашине. А «для поправки» они изобрели забытое ныне «лампопо» (пополам) – смесь шампанского и кислых щей.

Наконец, пили мещане; ремесленники обычно запивали на неделю-другую (недаром в России говорят «пьян, как сапожник»); фабрично-заводской рабочий считал своим долгом напиться до умопомрачения каждое воскресенье. Об этом много и подробно писали не только беллетристы, очеркисты или мемуаристы, но и исследователи «рабочего вопроса» в России.

На долю всех этих сословий приходилось не менее 5 л (из 6 на душу населения по статистике). А крестьянин, хотя и пил «шпарко», но редко, в основном на большие церковные праздники. При этом следует учесть, что сельские жители в ту пору составляли более 90% населения, так что на долю мужиков приходилось водки «с гулькин нос». В.К. Дмитриев писал: «Ведь при «спорадическом» потреблении можно выпить в год даже больше, чем при привычно-регулярном (за то же время)? Несомненно можно, но только не при том ничтожном количестве алкоголя, которое приходится у нас на долю «деревни», являющейся представительницей «спорадического» потребления… На каждого реального потребителя… должно прийтись количество алкоголя, при котором привычно-регулярное потребление психологически (или, пожалуй, даже физиологически) невозможно, так как количество это, распределенное во времени равномерно, дало бы разовую долю столь малую, что введение ее в организм не могло бы вызвать никакого сколько-нибудь заметного нервно-психологического эффекта…»[11]

Читатель, знакомый с нашей современной действительностью, тут же воскликнет: «А самогон?!»

Однако самогон появился в России только в Первую мировую войну, когда был объявлен «сухой закон»: как же мужика на войну без спиртного проводить? А до этого, при дешевизне водки, самогон не был нужен, тем более что сахар крестьянину вообще был не по карману, дрожжей не было, а своего хлеба и на еду хватало только до середины зимы.

Разумеется, в русской деревне (как и в городе) были широко распространены другие традиционные хмельные напитки домашнего изготовления, которые статистика и не учитывала: брага, пиво, арька – у калмыков, кумышка – у народов Поволжья, пейсаховка (или розенковое вино) – у евреев и т. д. Но это были легкие напитки. Недаром крестьянское домашнее пиво называлось «пивцо», или «полпиво». А старая русская брага (производившаяся из муки, солода и хмеля, с закваской из краюхи печеного черного хлеба) была настолько легкой, что пили ее ковшами. Автору этих строк в детстве, на рыбалке или на мельнице, в жаркий день доводилось выпивать полковша приятной на вкус, «шибающей в нос» браги – и без всяких последствий.

Вот так при внимательном рассмотрении выглядит вопрос о пьянстве русского народа и его традициях, совсем не похожих на современность.

---

[1] Энгельгард А.Н.Из деревни. 12 писем. 1872–1887. М., 1956. С. 41–42.

[2] Тыркова-Вильямс А.Воспоминания: То, чего больше не будет. М., 1998. С. 5.

[3] Фет А. Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство. М., 2001. С. 182.

[4] Карандышев Г.В.Питейное дело в губерниях центрально-промышленного

района в конце XIX – начале ХХ века. Ярославль, 2006.

[5] Дмитриев В.К.Критические исследования о потреблении алкоголя в России. М., 2001. С. 41.

[6] Шванебах П.Х. Наше податное дело. СПб., 1903. С. 53.

[7] Энциклопедический словарь / Изд. Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. Т. XXVа. СПб., 1898. С. 909.

[8] Фет А. Указ. соч. С. 295.

[9] Игнатьев А.А. Пятьдесят лет в строю. М., 1986. С. 80–82.

[10] Кондаков Н.П. Воспоминания и думы. М., 2002. С. 92–94.

[11] Дмитриев В.К.Указ. соч. С. 26.