Попытка трезвого взгляда на Великую Отечественную войну и победу в ней

На очередной встрече братства «Трезвение» прозвучал доклад Татьяны Авиловой «Попытка трезвого взгляда на Великую Отечественную войну и победу в ней».

Основные тезисы доклада:

 Праздник 9 мая был введен только в 1965 году, при Сталине и Хрущеве день победы не праздновали по разным, но в основании своем – идеологическим причинам. Начиная с 1965 г. был взят курс на триумфаторское отношение к этому празднику, которое столь очевидно проявляется и в наши дни.

Сейчас события войны требуют серьезного осмысления, ответа на вопрос о ее причине, цене, последствиях.

Делом церкви должно стать хранение живой памяти. У церкви есть такая возможность.

В чем состоит адекватное отношение к войне?

1.      Прежде всего, в знании истинного событийного материала.

Т.е. мы, конечно, себе представляем ход войны, основные вехи, но даже при этом очень трудно избавиться от той идеологической оболочки, в которую эти вехи упакованы.

2.      В трезвой оценке фактического материала

 Победы в войне давались ценой огромных жертв, позиция руководства носила агрессивный характер. Война – это продолжение трагедии народа и, в определенном смысле, это продолжение преступления режима: сам факт войны, и ход войны, и агрессивные намерения в последний период войны, и то, что Сталин продолжал делать со своим народом сразу после войны.

3.      Учиться вживаться в то, ЧТО была война.

Было явление массового героизма. Что сделать, чтобы эти жертвы были не напрасны?

Вопрос – кто победил? Измученный народ, который смог мобилизоваться в критический момент, но демобилизовался после него. Победа людей, которые сами в себе эту победу не удержали.

4.      Идеологизированное отношение к войне. Великая держава.

Эта идеология великой победы внутренне связана с идеологией великой державы. «Священность» победы СССР в войне запрещает трезвые оценки происходившего и оправдывает жертвы.

Память о войне – это вызов к нам. Призыв вести жизнь в исторической ретроспективе и перспективе одновременно. Это возможно через вхождение в память о важнейших событиях истории, каковым является и эта война.

5.      Экзистенциональность переживания опыта войны.

Война – экзистенциальная ситуация, в которой человек мог утрачивать свое человеческое достоинство, а мог духовно вырастать: обретать внутреннюю свободу, готовность жертвовать собой. У А. Ахматовой, В. Гроссмана были надежды, что народ выйдет другим из этой войны. Но Сталин умело «оседлал» идею победы в войне, и народ «купился» на то, что он – победоносный народ. В итоге произошло укрепление тоталитарного режима в стране.

Но все-таки вопрос, кто победил?

Как это ни банально звучит, победил этот измученный народ, который обнаружил в себе совершенно невообразимую способность в фактически безнадежной ситуации мобилизовать свои экзистенциальные ресурсы и переломить ход войны, которая уже по всем статьям проигрывалась.

6.      Языческий культ отечества

Нам нужно четко отдавать себе отчет, что мы в вопросах победы в Великой Отечественной войне имеем дело даже не с идеологией, а сталкиваемся с феноменом языческой веры.

В каком-то смысле война соединила в сознании многих людей репрессивный тоталитарный режим и то, что у человека ассоциируется с отечеством. Государство представляет собой некий идол, которому надо приносить жертвы, преимущественно человеческие.

Надо знать войну, надо чувствовать войну и ту трагедию, через которую прошла наша многострадальная страна и ее не менее многострадальный народ. И, может быть, количеством этих страданий и опытом преодолений этих страданий, она на самом деле действительно великая. Не криками и орами – «мы великая держава!», а величием своих страданий, потому что такого, как стране, в истории мало кому выпадало.

 Обсуждение доклада

Александр. Огромный объем, который надо узнать, мы еще далеко не все сведения имеем. Все постоянно корректируется, а с другой стороны, просто переварить. Есть инерция мышлений, представлений. Давно понятно, что Сталин – преступник. Если уж президент страны несколько раз вынужден был повторить это, чтобы волну «за Родину, за Сталина» как-то сбить… Потому что просто истерия. С другой стороны, президент и вся наша власть участвуют в совершенно искусственном праздновании 65-летия. Ничего не поделаешь. Реальный расклад сил на сегодня именно такой. Люди мечтают, чтобы их обманывали, мечтают о триумфализме. Вы помните, как многие с радостью праздновали нашу победу над Грузией в абхазском конфликте? Ура, мы победили! Кого и как? Тем не менее, ощущение подавленности, комплексов, которые ищут разрешения, глубоко сидят в сознании, подсознании, и как тут не говорить о трезвенности? У нас обычно маятник бывает: сегодня «ура, ура! мы победили весь мир!», а завтра – «нет, мы хуже всех, мы никто!» И то, и то одинаково нетрезвенно. Не надо рвать на себе одежду и волосы просто так, по любому поводу, как пьяные делают. Они могут вам и каяться, и все на свете говорить, потом протрезвился, и все на старое место возвращается. От этого духовного пьянства нужно уйти, но это процесс непростой.

Тамара. Я год прожила во время Великой Отечественной войны. Мой отец – фронтовик, и он страшно мучился тем, что происходило. Он был из тех фронтовиков, который вышел другим. Но в силу того, что таких, как он, было мало и он был неверующим, он не дошел до каких-то глубин. Я понимаю одно: насколько это большая ответственность перед нами сейчас лежит. Я эту ответственность поняла, может быть, немного раньше, когда мы ходили на встречи, которые устраивал Департамент народного образования с ветеранами для учащейся молодежи. Это студенты колледжей и институтов. Мы шли и не очень понимали, что мы там можем. Сейчас я понимаю, что самое главное, что мы можем – не отдавать этого военного пространства коммунистам. Коммунисты там были тоже, они стремятся давать оценки исходя из того, что это их победа, это их война, потому что Сталин, Коммунистическая партия и т.д. И найти нужный тон, нужный угол зрения для того, чтобы быть, с одной стороны, очень уважительными по отношению к ветеранам, потому что среди них тоже много таких, которые сталинисты и за Коммунистическую партию, и в то же время выявить Правду Божию перед молодыми, которыми идти и жить дальше, это было безумно тяжело. Я помню, что все-таки вышла на Отечество небесное, на ту любовь очами Божьими, на ту любовь Бога, которая видит, что это была за война, и на ту верность любви, которую мы можем друг к другу сейчас иметь и передавать дальше, если действительно хотим оберегать жизнь. И потом, когда нас пригласили с этими ветеранами поучаствовать в чаепитии, дальше этот разговор продолжился. И я понимаю, насколько тяжело вообще с ветеранами разговаривать. Как мы в семьях, если мы будем говорить про 9 мая, как мы себя поведем? Поэтому нам действительно нужно больше знать, это понятно, и понятно, что даже наша память отказывается говорить на эту тему, потому что страшно. Война – это была мясорубка. И говорить о мясорубке – это все равно, что смотреть фильм ужасов и смаковать это все. Это очень сложно.

Ирина. У меня есть крестница, участник войны. Это моя свекровь. Понятно, что это люди старые, понятно, что они были молодые во время войны. Она поседела в танковых боях под Курском, на Курской дуге, в 18 лет. Но это была молодость, для них это романтика. Там была любовь, оттуда началась семья. Этот романтизм участников войны, с одной стороны, понятен, оправдан, а, с другой стороны, нечестно его так раскручивать. Это неправда. Война есть война. Это далеко не священная война, как это нам преподается. Люди этого не понимают. Лично у меня большой вопрос, победа ли это, когда такой ценой? И отношение к войне не изменилось, война продолжается.

Елена. У меня отец был участником войны, и я целиком согласна с тем, что говорила Татьяна. Вспоминая отца и его друзей, я совершенно убеждена, и они сами это говорили, что такое движение шестидесятников – это же были участники войны. Оно родилось именно от этого опыта. Это была очень большая ответственность за жизнь, просто ответственное отношение к жизни и к своей стране. К сожалению, он к вере не пришел, но, тем не менее, он всю свою жизнь служил правде.

Александра. Я хочу затронуть тему трезвенности в войне. Я не знаю точных сведений по этому вопросу, но у меня дедушка был на войне. Он был связистом, вернулся с войны и прожил потом до 74 лет. Но, к сожалению, он был поражен недугом алкоголизма. Он говорил нам, что каждый день в течение всей войны им выдавали по стакану водки. Конечно, трудно сравнивать это и сопоставлять с массовым героизмом, но все-таки я думаю, что тем молодым людям, которым было 18–20 лет, если дать с утра на голодный желудок стакан водки (не хочется говорить относительно героизма, что он был неподлинным), то это вопрос трезвения в массовом героизме. Хотелось бы, если можно было такие сведения точные фактические почерпнуть, что делали с народом. Для моего деда это на всю жизнь осталось трагедией. Он, конечно, был в преклонном возрасте, но привычка к этому стакану водки, она была.

Андрей. У меня почему-то стоит в глазах последняя неделя и режим жизни учеников гимназии, где я преподаю. Они сейчас не учатся, они сейчас поют. Все уроки они поют. Ходят строем, поют, готовятся к дню Победы. Моя бабушка прошла всю Орловско-Курскую, будучи вдовой и имея трех маленьких детей, потом до 1948 г. их разыскивала по всей стране. Я обратил внимание на нее и на людей, которые к ней приходили, врачи полевых госпиталей, с которыми она служила. О чем угодно они говорили, только не о войне. Это закон, это табу. Когда дети в гимназии меня стали спрашивать: а почему Вы с нами не поете? Я сказал: «Я вообще против путаницы. Я вообще против символов, которых мы не понимаем. Назовите мне 3 символа нашего государства». Они говорят: герб, флаг и гимн. Я долго смеялся: герб у нас от Московского царства, флаг – от Российской империи, а гимн у нас, простите, от Советского Союза. Где мы живем? Хотя бы об этом думайте. Вы десятиклассники-одиннадцатиклассники, вы взрослые люди, вам жизнь жить, вам детей воспитывать. Эта путаница, сознательная путаница, ложь и т.д. – нам против нее ой как непросто бороться! Не говорю о тех людях, которых, может быть, и не надо переделывать. А вот с молодежью надо уметь разговаривать. В том смысле, что есть, конечно, молодежь, которой вообще уже давно все неинтересно в этом смысле, а есть молодежь, которой это интересно. Мы должны это уметь. И вот здесь, я думаю, нам самим много что надо переосмыслить. Это не сразу ложится в мозги. Нас воспитывали на хороших вещах. Я не смог сразу сказать, а что всерьез почитать о войне. Я единственное что только «Сотникова» В. Быкова смог сообразить. Книгу, на материале которой потом Лариса Шепитько поставила фильм «Восхождение».

Татьяна. Я могу подтвердить, что когда эта лавина правды на тебя рушится, она человека чуть ли не погребает. Это очень тяжело. Но не пройти через это нельзя. Для того чтобы из этой тьмы, из этого погружения во тьму (есть такая повесть у О. Волкова) выйти… Если ты не погрузишься в эту тьму, ты никогда и не выйдешь к свету. Этот свет там обязательно есть, потому что в какой-то момент ты достигаешь такой глубины, исходя из которой ты уже можешь все принимать, когда эмоции престают работать, а начинает работать глубинное понимание времени, людей, проблем, еще чего-то. Я не говорю, что этого можно достичь в совершенстве, но это возникает. И это вещь совершенно неизбежная. Требует, безусловно, какого-то мужества личного, потому что это тяжелые страницы нашей жизни народа и истории.

Елена. Посмотрев фильмы Н. Сванидзе «Исторические хроники» 1941–1945 гг., я испытала состояние близкое к шоковому, потому что оказалось, что я совсем про войну ничего не знала. Это, конечно, очень печально. Мы должны изучать правду о войне и говорить об этом с родными, чтобы у них было трезвенное отношение к этому.

Анатолия. Я очень благодарна, что эта тема поднялась. Благодарна за то, что Танечка нам сегодня озвучила. Одной руки не хватит по пальцам сосчитать, сколько моих родных было на этой войне. И мой отец, и свекор, и двоюродный брат, и дяди все. Таня сказала, что Харьков дважды сдавали, освобождали, а я сама эвакуирована из-под Харькова. И была маленькая передышка, когда его первый раз взяли, маленькая свобода. И в этот момент в течение трех дней была возможность уехать, и наша семья благодаря папе эвакуировалась на Урал. Ехали мы на Урал от Харькова и до Москвы, и потом до Южного Урала целый месяц. И это время я очень хорошо помню, очень много ярких картинок, которые сейчас нужно переосмысливать. Папа мой дошел до Чехословакии, а свекор – до Берлина. И какими они вернулись с войны, и что это было. Я сейчас все переосмысливаю, во мне действительно идет очень большая работа по переосмыслению. И сейчас я живу в гарнизоне, и в моем доме очень много долгожителей-ветеранов, которым уже под 90 лет, офицеров. Как сложно! И дети, и внуки тут вокруг, и правнуки мои, и другие. И вот как им эту правду суметь донести?

Константин. Я все время думаю: в войне участвовал – какой народ? Я понимаю, что это не одномоментное событие, что это процесс был. Но были какие-то вещи, которые ускоряли этот процесс, знаковые. Война, наверное, одна из таких. Не может быть, чтобы в войне принимал участие один народ, а вышел он из войны другой. Вопрос-размышление…

Александр. Я имею в виду народ, который появился в ходе всей советской истории. Не то, что до войны был один, а после войны другой. Хотя, конечно, сознание во много поменялось. Но поменялось в обе стороны одновременно. У кого-то мозги прочистились от этой советской сивухи, а у кого-то наоборот. Люди решили: ну, если мы так страдали, то, значит, надо всегда «за» выступать. Тем не менее, «новая историческая общность – советский народ» сложилась только в 1970-е годы, в конце 1970-х. Тот самый народ, который – масса, я не говорю о конкретных людях, упаси Бог! Конкретные люди – другое дело, и святые всегда были и есть. Но как масса народная, как «совок», советский народ действительно сложился по итогам всех советских дел – и войн, и не войн. И то, что сейчас любая инициатива серьезная глохнет, т.е. ее не выпускают на поверхность, а вылезают только эти спецэффекты, которые с удовольствием подхватываются, хорошо, что не всеми. А общее это состояние опасное. Вы же видите – безнадежность. Потому города большие живут более или менее прилично, более или менее ярко. А что делается в провинции, сказать нельзя! Пьянка… Ставят какие-то такие вехи прошлого – памятники Сталину, Дзержинскому где-то вылезают. В России по менталитету, по складу, по традиции культуры все серьезные перемены дают очень сильный удар по народной психике. У нас патриархальная культура, невероятно устойчивая. Нам всякие перемены разрушительны. Это не значит, что они не нужны, но нет реакции сознания, выработанной против этого в народе. В отдельных людях – да, в интеллигенции отчасти – да, но сейчас нет таких людей в народе, таких групп социальных, которые могли бы повести за собой. Ни народ простой, ни интеллигенция, ни рабочие, ни духовенство – не на что поставить. Когда узнаешь о каких-то, действительно, серьезных «новостях» из нашей истории, они провоцируют на нетрезвенную реакцию. Ах, вот что! Так нас обманывали! Значит, все наоборот! Да, нас обманывали, но очень часто только из-за того, что мы хотели обманываться. Мы с удовольствием слышим ложь, потому что «это лучше, чем ничего». А кое-что гораздо хуже, чем ничего. Вовремя остановиться, отрезвиться бывает очень трудно, особенно если человек один. Слава Богу, что мы имеем возможность говорить об этом вместе, потому что это тоже трезвит.

Сергей. У моего деда тоже привычка к стакану водки осталась. От деда – детям и внукам передалась. Традиция получается. 65 лет существует.

Наталья. Я хочу две вещи сказать в связи с нашей темой. Первая – про Мамаев курган и вообще про Волгоград и область, потому что там отношение у народа к войне совершенно особое. Настолько это глубоко вошло в сознание людей, что любой разговор на эту тему очень опасен с точки зрения христианской трезвенности. Люди воспринимают то, что мы говорим о войне, совершенно по-язычески. И даже некоторое время невозможно было говорить на эту тему, потому что мы не знали, с чего начинать, т.е. что можно противопоставить этому давлению. В Волгограде, когда в этот город попадаешь, видно, что он целиком на этой памяти стоит. Там есть не только Мамаев курган, там все улицы названы именами погибших героев этой войны, советских армий, там Панорама, на набережной – Аллея героев, вечный огонь. Все в городе как бы духовно «стянуто» к этому. И люди в этом живут. И это такая большая часть жизни, которую непонятно, как сдвинуть. Очень сильная языческая подпитка. Например, тот же Мамаев курган – это памятник герою, если архетипически подходить, умершему, но не воскресшему. Герой отдает свою жизнь за что-то, за кого-то – за Родину, за Сталина, за своих близких – неважно. Умирает и все, этим все заканчивается. Люди продолжают жить дальше, а его нет. Это памятник мемориальный для того, чтобы была память об этом подвиге, об этой жертве, что человек пожертвовал своей жизнью. Символ жертвы – он очень сильный. Люди это очень чувствуют, что да, действительно, эта жертва была. Но кому, как, почему, зачем она принесена – это до конца не додумывается никогда. И стоит только в эту сторону хотя бы чуть-чуть начать говорить, у людей просто агрессия: «Не трожьте, это святое! Не лезьте туда, это же наша память! Это наше всё!» Мы сейчас что-то  пытаемся в какой-то степени делать. Спасибо, Татьяна, за этот текст. Люди, когда приезжают к нам в Волгоград, в паломничество или по другим делам, мы их, конечно, на Мамаев курган ведем и все это показываем. Впечатление очень сильное. Если человек не подготовлен и в вере не тверд, то он это принимает все за чистую монету. Для него это жертва, это так нужно, это правильно, это хорошо. Даже масштаб не впечатляет. Сколько здесь десятков тысяч людей погибло? Это даже неважно. А то, что великая страна осталась, сохранилась – гордятся, великодержавный оттенок очень сильный и тут же желание возврата к советскому прошлому. Разорвать эту связку чрезвычайно трудно. Может, здесь соборное нужно усилие. Второй момент, о котором я хотела сказать в связи докладом. Я тут недавно разговаривала с протестантами знакомыми, переписывалась, спросила, а как они празднуют 9 мая, и вообще, празднуют ли они его как-нибудь? Да, отвечают, мы проводим праздник для неверующих, приглашаем на них родственников наших, друзей. 9 мая – праздник победы Иисуса Христа над смертью. Мы ставим спектакль, поем песни, прославляем, что вот, побеждена смерть, победа. То есть они связывают эти две победы, и у них пасхальный праздник в этот день. Культ героя, с одной стороны, который умер и не воскресает, с другой стороны – Христос, герой в том смысле, что воскресение состоялось, что смерть – это далеко не конец, это очень сильно – так проповедовать воскресение Христово.

 Александр. Боюсь, что такой простой рокировкой шахматной дело не решишь. Звучит очень наивно, даже примитивно, и немножко коробит.

Наталья. Я попыталась с ними на эту тему поговорить, они не понимают, о чем я говорю. Для них это нормально: «Победа? И у нас победа. Мы тоже радуемся с победителем». Они не видят здесь «перевертыш».

 Евгения. Мое переосмысление Великой Отечественной войны от пафосного и лубочного еще со школьных времен началось в этом году благодаря «Мемориалу». Я там встретилась с одним человеком, его зовут Виктор Сергеевич Максимов. Он ветеран войны, пошел туда мальчишкой, ему лет 19–20 было в войну. Он рассказал о своем пути переосмысления войны и переосмысления жизни страны, в которой он живет, к строю. Такое прощание с иллюзиями было. И мне это очень помогло во многом. Он рассказывал о том, что после войны его лично сильно задевало то, что к ветеранам было крайне плохое отношение в плане излечения в госпиталях. У нас в Екатеринбурге, тогда Свердловске, он рассказывал, скапливалось очень большое количество инвалидов. И он в своей книге мемуаров рисует ужасные картины людей без рук, без ног, на каталочках, которых спаивали или они сами спивались во множестве закусочных. Потом их тела свозили на окраину города и в братской могиле зарывали. Он долго время думал: ну, неужели никому эти люди не нужны? И начал заниматься тем, что пытался им помочь, поскольку это не получалось внутри Союза, он пытался установить отношения с германскими какими-то фондами и властями. И, в конце концов, ему это удалось на смене властей в 80-е – 90-е годы. Здесь, в Екатеринбурге, начали строить госпиталь – не благодаря только его усилиям, но, тем не менее, сюда пошла первая гуманитарная помощь, и людям начали квалифицированную помощь оказывать. Такой его путь привел его к тому, что ему самому как солдату войны пришлось обрести мир с теми, с кем он воевал, с немецкими солдатами. Тогда это был шокирующий опыт, потому что он рассказывал, что если здесь, в Екатеринбурге, в Челябинске, первые эти встречи были робкие, люди смущались, но все-таки как-то друг друга узнавали, немцы и русские солдаты. И когда он приехал в Питер, то там было явное противостояние, требовалось длительное время, чтобы на обычном человеческом уровне друг друга простили и обрели мир. Его усилиями здесь, в Екатеринбурге, было организовано первое захоронение с памятником немецким военнопленным, и потом это стало уже развиваться по России. Его личный опыт переживания войны и примирения для меня – какое-то новое размышление о том, что война – это всегда два лагеря. И это состояние войны, оно в человеке очень долго живет. Я хотела прочитать краткий абзац из его книги. Это как раз путь обретения своего человеческого, своей личности, в котором этот мир с другим человеком обретается. Он пишет: « Мы, солдаты войны, бывшие враги, нашли общий язык, сами возвратили себе облик людской в полном смысле этого слова, примирились и вместе начали войну против той прошлой войны, чтобы поставить все точки над i». Мне кажется, что обретение мира не закончилось. Поэтому хотелось это усилие мира и покаяния совершать, чтобы война действительно в нас трезвенно осмыслялась со всеми ее ужасами и с воскресением тех, кто свои жизни отдали.

Александр. Пища для размышлений дана, направление задано. Это надо продолжать. Что нам на этом пути откроется, не знаю, может быть, что-то неожиданное. Трезвенность и в том заключается, чтобы уметь принимать неожиданные повороты, чтобы не планировать себе на 25 лет вперед, что, все, теперь мы уже поняли правду, теперь мы будем искать факты только в одну сторону. Чтобы мы видели всю палитру, всю картину, но и вместе с тем, чтобы мы все-таки не концентрировались на этой войне. Она прошла, все. Победили, проиграли – это повод для жизни, для поиска смысла жизни и устремленности к Царству Небесному. «Ищите же прежде Царства Божия и правды Его» (Мф 6:33). Тогда нам приложится и правда о войне, тогда нам приложится и правильное отношение к ветеранам. Ветераны бывают очень разные. Кто-то действительно может сказать правду о войне такую, что все вздрогнут и заплачут. А от скольких ветеранов я слышал сладкую жижу! Они сами-то правды не знают и не хотят ее знать часто. И здесь трагедия человека. Я думаю, что никакие конкретные исторические события, в том числе даже такие, как Великая Отечественная война, не должны от нас заслонять трагедию человека, трагедию его греха. Человек изломан. Ему и мир, и война – одинаково «мать родна». Ничто человека не меняет. У меня мама – участница войны, отец – тоже, военный летчик. Мама говорила: мы ждали победы, и думали: когда она придет, все люди будут как братья. Несколько месяцев после победы, – и всё! Все опять ушло. Я думаю, на самом деле, и нескольких дней не было чистоты, всеобщего подъема, потому что все время кто-то шустрил , а потом это пошло шире, шире, шире… А верхушка власти и не собиралась меняться. Они ничего не поняли. Только чисто политические были амбиции. Это, конечно, великая трагедия. Она тоже и по нам бьет. «Порвалась цепь великая, порвалась, расскочилася: одним концом по барину, другим по мужику!..» Здесь абсолютно то же самое. Еще раз хочу повторить, не будем на этом слишком концентрироваться, потому что иначе у нас глаза сольются в одну точку, т.е. мы будем косить и потеряем самое главное – перспективу видения, устремленности, искания Божьей правды. Правды Божьей надо искать, а не относительной человеческой правды.

Татьяна. Палитра войны не только трагическая. Можно искать и действие Божие в этой войне. Я хочу сказать о своем отце, который воевал и только в конце жизни вспомнил, что он был в детстве верующим и по-настоящему вернулся к вере. И когда он вернулся к вере, он начал вспоминать те вещи, о которых он никогда не говорил нам. Он говорил, о том, что их деревня стояла на краю поля, где была Курская дуга. Перед войной комсомольцы и мужики разорили храм, разорили кладбище, надругались, и прямо перед самой войной загорелся на церкви крест. И все старики плакали и говорили, что это плохое предзнаменование. После войны от этой деревни не осталось ни одного человека в живых. Все вокруг про это помнили и знали. Сам он был на подводной лодке. Он вспомнил про то, как они попали в окружение японское, и выйти было нельзя совершенно. Единственная была возможность выйти, заглушив полностью мотор, потому что как только ты включаешь мотор, тебя тут же обнаруживают. Выключив мотор, нужно было каким-то образом галсами попробовать выйти в узкий проход. Их собрал капитан, это был 1945-й год, война с Японией, велел одеться, как положено, в чистые одежды смерти и сказал: «А теперь будем молиться». И вся команда молилась. И он вспомнил в конце своей жизни, что шанс был один из тысячи, и этот шанс осуществился! Это осталось в памяти, что это было другими силами сделано. Когда мы говорим о войне, о ее палитре, есть в ней и вот эти краски.