Антропологическая катастрофа в XX веке и попытка ее осмысления

Игорь КорпусовРазговор сегодня пойдет о серьезных вещах. Я не философ и не специалист в этих вопросах. Говорить я буду на том основании, что в нашем направлении церковных и общественных инициатив мне пришлось заниматься этой темой. Я не претендую на всеобъемлющее её освещение. Эта тема в принципе сейчас не раскрыта и в ближайшее время раскрыта быть не может. Может быть, в какой-то степени, ее время еще не пришло. Некоторые вещи я буду говорить как бы бездоказательно. Это не значит, что за ними ничего не стоит, просто время ограничено. Я надеюсь, что если вас что-то заинтересует, то все раскроется в диалоге. То, что я скажу в начале – это некоторое приглашение к разговору. 

Начать я хотел со следующего. Сама по себе тема «антропологическая катастрофа» очень широка. Разговор пойдет о том, что понимается под антропологической катастрофой, что это за процесс, какие конкретные проявления он имел в нашей стране, в нашем обществе. Действительно, когда мы говорим «антропологическая катастрофа», всегда заметны две вещи. С одной стороны, у всех людей есть смутное ощущение, что антропологическая катастрофа была, особенно в нашей среде это не вызывает сомнения. Когда говоришь об этом, люди кивают понимающе, скорее ощущая, что в XX веке в России с человеком что-то случилось. Но когда вопрос встает, что конкретно, оказывается, не все готовы ответить. Что-то случилось, но в чем это выразилось? Сегодня хотелось об этом поговорить.

В нашем обществе есть разные представления о случившемся. Очень часто можно услышать следующую точку зрения, что ничего особенного не произошло. У нас убили много людей, у всех убивали, во всех странах. Мы, может быть, не лучше, но и не хуже. О каком покаянии вы говорите, о каком исправлении? Это было давно, и, может быть, неправда. И я лично никого не мучил и не убивал. Касается ли меня это вообще?

Действительно, возникает вопрос: как отличить антропологическую катастрофу от обычного течения человеческой истории. От того, что мы можем выразить в словах, – «человек грешен», «мир лежит во зле». В истории были очень сложные и кровавые периоды. И когда начинается поиск корней происшедшего, люди сравнительно быстро доходят до Адама, и получается, что ничего собственно нового не произошло. Как то, что происходило в XX веке, качественно отличается от остальной истории нашей страны?

Слово катастрофа с греческого переводиться как «κατα» – вниз, «στρηφώ» – разворот и поворот. Катастрофа – поворот вниз. Катастрофа – разворот вниз, падение. В антропологической катастрофе речь пойдет о человеке, о его природе. Я не буду останавливаться на классических христианских представлениях о человеке. Мы знаем, что человек – это дух, душа и тело. И все это находится в некотором единстве. Когда говорится о человеческом духе, очень важно сказать, что XX век в осмыслении этого привнес что-то свое. Например, Николай Бердяев говорил, что существование человеческого духа – это творчество. Человек не может быть человеком, если он не живет в творчестве и свободе. Если он не живет на этой высоте, то он перестает быть человеком, теряет свою человечность.

Наиболее полно занимался этим тезисом наш соотечественник, философ Мераб Константинович Мамардашвили. При осмыслении антропологической катастрофы он понимал, что для человека нормальное состояние – это постоянное усилие осмысления собственной жизни, осмысления поступков, того, что происходит вокруг него. В его понимании антропологическая катастрофа – это ситуация, когда человек отказывается от этого. Он перестает искать смысл. Он перестает осмыслять действительность. Тогда в человеке включается некий «самодействующий механизм», человек теряет своё внутреннее пространство. Его «я» как бы социализируется, происходит национализация человека. Его внутреннее пространство исчезает, человек начинает мыслить и думать исключительно внешними социальными категориями. Он впадает в очень прочный внешний контекст. И тогда в нем начинает действовать «самодействующий механизм». Тогда, по словам Мамардашвили, не нужно что-то делать, совершать поступки. Нужно подавать внешние знаки соответствия социальной среде, на что этот механизм и ориентирован.

Например, в 90-х годах, когда мы ходили в церковь, нам говорили, «что вы вообще хотите здесь понять?» Мы говорили, что хотим понять смысл богослужения. А нам говорили, «а зачем вам понимать?» Стойте, молитесь – на языке Мамардашвили, подавайте внешние знаки, что вы соответствуете внешнему пространству. А когда вы начинаете понимать, когда начинаете осмыслять, задавать вопросы – вы становитесь объектом напряжения. Вызываете на себя очевидные неприятности. Надо сказать, что этот отказ от осмысления он всегда связан именно с этим. Потому что во все времена это сулило трудности и требовало усилий. Отсюда этот отказ мог быть добровольным, не обязательно принудительным. Этот вариант, когда человек добровольно отказывается от поиска глубинных оснований для своей жизни и поступков, стремится к комфорту, ориентируется на то, чтобы полностью соответствовать внешнему пространству, мы на нашем семинаре назвали «ползучим». Это происходит очень незаметно, даже приятно, так как построено на комфортных условиях. Этот вариант характерен для тех обществ, которые мы называем западными. Но он выражается в том, что человек не только перестает, но и отказывается что-либо различать. Ему как бы все равно. Важно только то, чтобы это было терпимым, толерантным. Но давать какую-то оценку не принято. Это неполиткорректно. Происходят вещи, которые для нас, христиан, могут звучать ужасно. Например, один французский философ Жак Деррида позволил себе высказывание: «Где говорят об истине – там пахнет экстремизмом». И это не какое-то маргинальное мнение. Это почти мейнстрим в определенной части европейского общества.

Существует и другой вариант антропологической катастрофы. Это тот вариант, который мы назвали инфернальным. Когда Мамардашвили говорит об осмыслении человеком жизни, то человеку в этом что-то должно помогать. Исключительно одному это невозможно, так как такое осмысление реализуется и в обществе. Должны быть приняты правила, пространство общения, культура, которые нацеливают человека на эту осмысленную жизнь. Он назвал это цивилизацией, пространством со своим языком, правилами коммуникации, которые выводят человека на это осмысление. И в этой логике советский строй есть некая антицивилизация. Это пространство, которое было намеренно построено так, чтобы лишить человека своего внутреннего мира, окружить его пространством бессмыслицы, населить его сознание новыми образами, новым языком, новыми понятиями. Тогда он уже не делает поступки, не идет, исходя из внутренних побуждений, а просто потому, что задаются внешние условия. Условия одни, человек другой, условия меняются, и человек совершенно другой. В чем его внутреннее «Я»? Кто ответит? – никто, он и сам порой не знает.

Это внешнее пространство бессмыслицы вошло в человека. И такого рода результат не случаен. Если взять работу о. Сергия Булгакова «Маркс как религиозный тип», да и работы самого Маркса, можно увидеть, что изначально в марксизме были заложены такие представления о человеке. Антропологическая катастрофа – плод реализации этой концепции на практике. Это не есть какой-то побочный эффект советской системы, это ее суть. В человеке не должно было быть внутреннего, независимого от общества и государства содержания. Потому что в таком случае эта система не могла бы существовать. Те, кто отказывался от этой добровольной потери своего «я» и осмысления жизни – уничтожались. Люди уничтожались и просто так, и даже те, которые готовы были согласиться с внешним давлением. Что тоже есть проявление крайней бессмыслицы. Как говорит Мамардашвили, одно дело, когда вы погибаете и понимаете смысл той жертвы, которую вы приносите, другое дело, когда после смерти вам нужно доискиваться смысла, почему так произошло, находиться и скитаться в этих поисках.

Все наше общество находится в таком поиске: что же произошло? Это очень тяжелая тема в какой-то степени. Но уйти от нее – это впасть в некоторую нетрезвость. Сейчас мы видим, что внимательное, вдумчивое размышление о произошедшем подменяется триумфалистскими идеологиями, как, например, «Россия встала с колен», «у нас все хорошо, и надо дать людям позитив» и тому подобное. Это все равно, как решать проблему с помощью стакана водки. Входить в некое опьянение, в некую иллюзию. На самом деле проблема не решается, но это и неважно, главное – есть этот «позитив».

Есть, конечно, как это всегда бывает, другая крайность: бесконечное чувство вины, самоуничижения и т.п. Но христианское покаяние не сводится к чувству вины, это деятельное изменение жизни. Люди у нас в стране очень часто этого не понимают. И они думают о покаянии так, что их поведут на кладбище, и будут открывать могилы, и давить чувством вины, и от этого люди шарахаются. На самом деле, такое осмысление – вещь животворящая. Я здесь не буду ничего доказывать, я могу только свидетельствовать, что на самом деле это тема воскресения. Хотя по первому впечатлению, когда я сам начал заниматься этой темой, у меня было ощущение, что мне предлагают спуститься в склеп. Но на самом деле это просто первое впечатление, это искушение.

Встает важный вопрос: что же является альтернативой антропологической катастрофе по восстановлению человека? Я уже сказал, главное последствие антропологической катастрофы – это проявление массового, социального человека. Человека почти без своего внутреннего мира, без своего внутреннего пространства. Человека, которого как бы много, но он всегда один. Человек, когда вступает в жизнь, входит не в отношения с конкретными людьми, которые рядом, а в отношения со всем обществом. А сейчас – чуть ли не со всем миром. В этой ситуации он чувствует себя маленьким и глубоко подавленным, незначимым.

Я позволю себе небольшой пример из предмета, который преподаю в университете. Великий французский географ Поль Видаль де ла Блаш считал, что все человеческое общество должно быть устроено так, чтобы человек жил в небольших территориальных сообществах. А потом уже эти сообщества объединяются при помощи специальных социальных механизмов, и потом уже предают свою волю наверх, более крупным структурам. Но при этом лицо человека должно быть выделенным. Надо сказать, что так было раньше. Люди жили преимущественно в селе, где каждый друг друга знал, где почти всё строилось на личных отношениях. В XX веке в большинстве обществ произошли события, разрушившие такую ситуацию. Люди были вовлечены, особенно в нашей стране, в гигантские безличностные процессы, например, миграции, строительство огромных городов. Люди, вовлеченные в них, потеряли эти личные связи, человек остался без соседей, без близкого человеческого общения. Поэтому не случайно тема одиночества – тема XX века.

Восстановление этого пространства – это, конечно, в большой степени, может быть, и самонадеянно прозвучит, но это то, что мы пытаемся осуществить. Это наши общины, братства, наш путь в церкви. Я говорю это не как предмет гордости, а для того, чтобы мы еще раз почувствовали свою степень ответственности за этот путь. Потому что, как мне кажется, когда мы говорим об альтернативах происшедшей катастрофы – это одна из немногих альтернатив в современном российском обществе.

Сергей. Я хотел бы сказать несколько слов на эту тему. Одного эмигранта, приехавшего в Москву, больше всего поразило то, что люди живут этой пропагандой, и это становится внутренним миром. Это такое отношение к человеку как к винтику. (Марксизм – это массовость. А человек – просто частичка). Это все выражалось в конкретных действиях.

Мне вспомнились слова писателя-фронтовика В. Астафьева. Он рассказывал, как Красная армия штурмовала Днепр. При этом переправа была абсолютно неподготовлена. Река была очень широкая. А солдаты были деревенские. И неизвестно, сколько солдат угробил товарищ Жуков. Не было времени все подготовить. Это просто было отношение такое к людям. Конечно, это требует осмысления. Не хотят на эту тему говорить. Возникает вопрос: а что с этим делать? Ситуация такая есть, мы пожинаем плоды в нашей стране. Проблема с миссией идет оттуда. Мне хотелось бы в этом ключе поговорить.

Игорь. Спасибо большое за реплику и вопрос. Действительно, эти события есть выражения массового отношения к человеку. Людей уничтожали не за личную вину, а за принадлежность к какой-нибудь группе. Это очень характерная вещь. Важна была социальная принадлежность. У нас в Твери был разговор, что проблемы миссии связаны с этим. Действительно, в пространстве некоторой бессмыслицы, в пространстве некоторой неадекватности проповедовать сложно.

Некоторым условием обращения является возвращение человека в нормальное состояние. Он должен очнуться от этого состояния бессмыслицы. Тут я позволю себе несколько резкую аналогию. Известно, что в сумасшедшем доме считается, что человек начал выздоравливать тогда, когда он признает себя больным. Это называется проявить критику, естественно, ни один сумасшедший не считает, что он сумасшедший. Признание проблемы – это первый шаг. Каким образом человека к этому подводить – это другой вопрос. Наверное, невозможно просто тыкать и говорить: покайся, или вывернуть его наизнанку и «ткнуть» этим. Это, конечно, не наш путь.

Можно сказать о своем жизненном пути, но как это происходит с другими? Я сказал, что, на мой взгляд, это восстановление происходит через жизнь в общине, через общение с людьми, где выдерживается пространство смысла, поиска смысла и реальное присутствие силы Божьей. Второй момент, не менее сильный, – это восстановление связей не только с теми, с кем ты живешь сейчас, но и с теми, кто жил когда-то. То, что С.С. Аверинцев назвал «солидарностью поколений». Почему мы проводим экскурсии в Медное? Это важно не только для этих людей.

Прошлым летом мы ходили туда с детьми-подростками. Провели там крестный ход, и в конце одна девочка сказала: «Я понимаю, почему мы здесь: эти люди должны знать, что мы о них помним». Сказать так можно, только имея веру в то, что они воскресли. И тут я бы сказал, что это не место скорби, а место воскресения, как бы парадоксально это ни звучало. Но это, в большей степени, важно не только для этих людей, но и для нас. В Евангелии устанавливается некоторая связь между тем, как вы относитесь к другим, и как относятся к вам. Вы эти слова все помните. Если бы мы не хотели, чтобы по отношению к нашей памяти так поступили, думаю, что для нас важно восстанавливать память о тех, кого неправосудно уничтожили и хотели забыть навсегда, и восстанавливать поименную память, а не массовую.

Кто был в Медном, тот знает, что там есть четкое отличие. Польский мемориал личностный, там есть имя каждого человека; на отечественной части почти ни одного имени. Это последствие антропологической катастрофы, это массовидное отношение к человеку. Но важно эту личную память восстанавливать. При этом что-то происходит. Казалось бы, речь идет о прошлом, но на самом деле меняется настоящее.

Ирина. В современном мире зло действует так, что убивается смысл. Мы хорошо знаем, как связан смысл и дух. Но когда мы говорим, что мы потеряли в катастрофе, а потеряли что? Мне кажется, имеется смысл вернуться к первому дню Воскресения, когда Христос приходит к ученикам и говорит: «Мир Вам», и потом вдохнул в них Дух. Мы знаем, что когда человека сотворил Господь, тоже вдохнул дух в одного. А тут в едином Духе. Поэтому когда мы говорим о восстановлении, то надо говорить об этом.

Я еще хотела бы сказать, что этот процесс происходит во всем богочеловечестве, просто в нашей стране это доведено до абсурда, но эти процессы везде. Мне кажется, нам надо хорошо разобраться и увидеть, что было сделано в нашей стране накануне этой катастрофы. Если говорить серьезно, то началась антропологическая катастрофа после грехопадения – тоже антропологическая катастрофа, просто следующий этап. Мы должны очень внимательно, продуманно попробовать прожить это. Умение прожить в едином Духе. И о том, как раскрывается эта способность у людей, как это исцеляет личность.

Наталья А. Мне кажется очень важным сделать акцент на необходимости актуализации личной памяти о людях. Я сейчас вспоминала одну особенность из религиоведения. В языческих культах, мирах отношение к умершим обезличено. Они там воспринимаются как некие родители, предки, деды. Такое ощущение, что у тех, кто там, можно попросить помощи. Поэтому память о них связана с пользой, которую они могут у них извлечь. То, что мы говорили о Медном – имеет поразительный контраст. Поляки написали каждое имя – это христианский подход. Я специально посмотрела, какие памятники стоят жертвам репрессий, очень редко там есть перечень имен от и до. Нужно, чтобы люди этим занялись, выяснили до конца, чтобы сохранилась память о каждом человеке. Эта личностность у нас, к сожалению, нарушается.

Мне кажется, нам нужно делать этот акцент. Акцент именно на это. Когда мы говорим на эту тему, пытаться переводить, и начать с себя, делать некоторое усилие.

Игорь. Мы стараемся устроить наши экскурсии, чтобы говорить о конкретных человеческих судьбах, не об исторических процессах, а о личности.

Наталья А. Я хотела бы сказать пару слов о поминании усопших. Для нас важно то, что у нас пишутся записки, где поименно поминают усопших. Такой незаметный акцент, но он важен в качестве нашей веры. Важно называть имена конкретных людей.

Игорь. Мне кажется, это очень показательно. В начале 90-х один мой коллега впервые выехал на запад, в Великобританию. Когда он вернулся, у нас состоялся интересный разговор. Что его больше всего потрясло в Англии? Оказалось, больше всего то, что на кладбище в маленьком английском поселке на могилах можно было совершенно четко прочитать имена и даты жизни, относящиеся к XI, XII векам. Если вы посмотрите, что у нас стало на кладбищах в XX веке – это показательно. Потому что эти вещи связаны. Отношение к памяти о человеке – это отношение и к самому человеку. Когда мы человека отпеваем, мы в первую очередь просим о памяти. Мы просим вечную память. Войти в вечную память у Бога – это и значит грядущее воскресение. И когда память пропадает, даже человеческая, что-то происходит.

Татьяна. Когда мы говорим об антропологической катастрофе, мы вглядываемся в лицо типичного советского человека, который получился в результате трех поколений, живших в этой тоталитарной системе. Думается, что проблема очень уж глобальная и большая. Потому что много серьезных нарушений произошло с человеком. В качестве примера хотела привести рассказ философа А. Филоненко из Украины про Холокост. Он говорит про то, что долгое время о деятельности немцев на Украине было неизвестно. Европе не было известно, хотя она хорошо проработала тему Холокоста. Для них это было белое пятно начала войны в этом отношении, то, что происходило в Белоруссии и на Украине. Когда документы открылись, они «ахнули», потому что не только один Бабий Яр, таких Бабьих Яров было много, и мы об этом даже не знаем. Сейчас это все открывается. И почему это было возможно? Потому что никто не сопротивлялся. На западе сопротивление было, и там невозможно было начать убийство посреди белого дня. Это надо было ввести в систему, это надо было зашифровать, т.е. запустить машину. И никто не догадывался об этом. На Украине и в России можно было вывести на поле и из нагана за одну ночь расстрелять 5–6 тысяч. Никто не сопротивлялся, и это всех потрясло. Почему не сопротивлялся? Потому что народ к этому времени был совершенно адаптирован к репрессивной системе, которая была в стране. Надо было выйти, выходили. Полегли как овцы. Это страшный пример.

Возникает вопрос, а что можно сделать с человеком, если есть такие нарушения, которые дают возможность обращаться с ним как не с человеком уже даже. Когда мы рассуждали и говорили о Бердяеве, о творческом совершении, без которого нет человека как такового, появляется надежда, что это восстановление возможно. Для этого не нужно много поколений. Оно возможно в краткие сроки, и в каждом отдельном человеке это возможно, если жизнь приобретет настоящее жизненное и свободное творческое начало, которое возможно в жизни с Богом, которое возможно в общении с Богом и, соответственно, с Церковью.

Владимир. Тема антропологической катастрофы связана с темой мировой культуры. Ассимиляция жизни привела к тому, что современная культура развивается по непонятным законам, оторванная от своих корней, от памяти, от ценностей. Живёт в некоем виртуальном пространстве, где симуляция жизни, модели жизни, те образы, которые мы могли бы в XIX веке воспринимать как пародию, стали восприниматься как большие модели жизни, модели общества, внутри которых стало возможно влияние на людей как угодно. Это виртуальное и магическое пространство, которое сейчас называется современной культурой, позволяет устраивать непредсказуемые модели общества, модели жизни отдельных людей, семей. Это проблема современной культуры. Возникает вопрос, как здесь бороться. Как говорит Бердяев, свободное творчество, которое поднимает из глубины ценности, которые человек может действительно быстро опознать и сделать своими. И общество это может сделать. Другой вопрос, возможен ли этот процесс в нашем обществе, и можем ли мы повлиять на процесс воскресения, ни много ни мало? Об этом я хотел бы напомнить.

Татьяна. Хотела уточнить один момент. Эта катастрофа не просто в прошлом. Мы живем в угрозе наступления любой новой катастрофы, если не будет восстанавливаться человек, если не будет происходить процессов восстановления человека. Процесс восстановления человека – это то, что происходит в наших группах и общинах. И в этом смысле и наша харизма в собирании церкви, живых сил. Оно нужно для того, чтобы восстанавливался человек.

В том виде, в котором были эти катастрофы – они не будут, но они могут быть в любом непредсказуемом новом виде. В нашей стране об этом говорят и пишут, о страхе – перед тем, что в любой момент может возникнуть новая катастрофа. Мы стоим на пороге неизвестно чего, если мы не будем работать на это восстановление.

Игорь. Спасибо больше за эту реплику. Вопрос в том, как различить, если вдруг что-то подобное начнет происходить. Например, когда читаешь исторические воспоминания, относящиеся к 1917 году, то, казалось бы, жили умные люди, не глупее нас с вами, многие что-то понимали. Какие-то вещи происходили, но большое количество людей не видели, во что это может вылиться. Я всегда думал, если бы людям в 1917 году сказали бы, что будет 1937 год, они бы это точно знали, что было бы, какая была бы реакция на происходящие события? Но вся штука в том, что никогда не знаешь. Вот когда происходят какие-то вещи, надо уметь вовремя распознать. Это творческое отношение очень важно. Понятно, что катастрофа не придет сразу, но будет пытаться прийти снова – это точно. Так всегда происходило. Вопрос в том, как творчески ее распознать в иной форме? Как вовремя понять и главное, как правильно поступить – это вопрос.

Наталья Н. Хотела бы рассказать, о том, как понимается этот процесс с человеком с точки зрения психолога. Психологи говорят, что XX век ведет атаку на душу человека. Идет убийство души. Когда человек становится социальным, то с ним что-то происходит, слияние с собственной душой он переживает на общественном уровне. Когда мы обращаемся к человеку с каким-то словом, то у него начинается мучительная агония восстановления того, что умерло, этой души, которая умерла. Восстановление человека – это восстановление из смерти не только духа, но и души. Мысль о том, что катастрофа переносится в будущее, она может быть связана с тем, когда человеку надо пережить свою душу, то восстанавливается эта ситуация катастрофы, внутри которой можно найти эту душу. Эта катастрофа в этом и может состояться. Каждый из нас восстанавливается из той степени смерти, в которую его когда-то запихнули.

Марина П. Один священник, о. Ростислав Лозинский, долгое время занимался тем, что восстанавливал могилы и узнавал о жизни людей. Он не боялся тратить на это время, писал в разные инстанции. Он восстановил имя героя 1812 года, его судьбу. Он был готов положить столько времени, сколько нужно.

Совсем недавно, проходя по кладбищу, я увидела, как люди собирают и убирают свои могилы, они изо всех сил стараются сохранить имя своего родного. Но при этом мусор они сбрасывают на другую какую-то могилу и там сжигают. Сохраняют одну и совершенно не задумываются о другой. И это есть в людях.

Я разговариваю с разными людьми, и многие из них согласны, что катастрофа была. Про это говорить легко – согласны. Но они считают себя жертвами, свою ответственность они не ощущают, и про это говорить слабо представляю, как. Вот мы, несчастные, с нами что сделали, народа не осталось.

Игорь. Тема памяти очень важна, но акцент надо все-таки ставить на живых, притом, что последнее тоже важно. Мне кажется, то о чем Вы сказали, – это важная черта, связанная с безответственностью. Со снятием ответственности за свою жизнь, ощущением себя жертвой, игрушкой. Вещь, пришедшая достаточно давно. Семен Людвигович Франк, русский философ, писал, что в эпоху Просвещения произошла очень существенная подмена в сознании людей. Вера в Бога и в человека заменилась на веру в социальные реформы. И у нас сейчас люди верят в то, что какие-то внешние изменения (правительство что-то сделает) приведут к реальному изменению их собственной жизни. Это на самом деле не является рационально установленным фактом. Эта вера, причем самая натуральная, может быть, это одна из распространенных ересей в наше время. В то, что внешнее меня изменит. В то, что человек не ощущает ответственности за свою жизнь. Отсюда такого рода рассуждения.

И тогда происходит деление на «мы – они», «я – другие». У меня в семье один дедушка пострадал при коллективизации, а другой дедушка в своем селе закрывал церковь. Во мне есть и тот, и тот. И ни от одного нельзя открещиваться. Надо принять это честно, что было так и так. Это отправная точка изменений. С иллюзией, как бы хороша она ни была, долго жить нельзя, и изменить её к лучшему тоже. Когда человек говорит, что я только жертва, то причастность к своему народу в какой-то степени потеряна. Это ощущение своей отдельности есть распадение, последствие антропологической катастрофы.

Лев. Есть в человеке какое-то качество, которое располагает к ситуации XX века. Это качество – стремление стушеваться, стремление к жестокости, равнодушие к жестокости. Сейчас появилась тяга к тоталитаризму, например, история с портретами Сталина.

Я разговаривал со своей названной матерью, которая никогда не интересовалась политикой. Она захотела разобраться, что произошло в Медном с поляками. И она говорит, что это была государственная необходимость от них избавиться, поэтому все сделано правильно.

К сожалению, это сидит в человеке. Сидит в очень многих. Поэтому возможно возвращение к режиму. Поэтому христианство и та работа, которую делает Содружество, она бесценна, потому что она просвещает сердце человека. Дает возможность детализировать жизнь и себя в том числе, различать полюса и избавляться от этого страшного яда.

Игорь. 6 марта этого года мы с Татьяной участвовали в радиопередаче по Катыни в связи с семидесятилетием расстрела польских военнопленных в СССР. В эфир позвонил молодой человек, сказал так: «Я горжусь своей Родиной, что она убила этих поляков, без колебаний расправилась со своими врагами». Пришлось говорить в прямом эфире, что считать предметом гордости убийство беззащитных людей, которые находятся целиком в твоей власти, – это уже катастрофа. В любые времена такие вещи не были предметом гордости и чести. Вопрос неполитический, его пытаются вывести на политический уровень и дискредитировать. Вопрос очень глубокого, нравственного повреждения. Если государству необходимо намеренно убивать людей по своей надобности, то я скажу, что такое государство не нужно.

В свои лучшие годы патриарх Алексей II ответил в одном интервью на вопрос, как церковь относится к государству, довольно ёмкой фразой: «Ни одно государство не призвано Богом к вечности, к вечности призван человек». Если смотреть на эти вещи так, то для христианства один конкретный человек важнее, чем государство. Для Бога он важнее, чем государство. И когда начинаются такого рода вещи, что надо какого-то убивать ради государства – это грубое идолослужение. Причем, страшное идолослужение, от которого на Ближнем Востоке в целом отказались после Вавилонской империи – приносить человеческие жертвы. А это вдруг вернулось в XX веке, обычай приносить человеческие жертвы идолу – государству. Когда человек такое говорит, он должен вдуматься, о чем идет речь. Во что он верует, чему служит и чему поклоняется. Это идолослужение, причем одно из самых отвратительных.

Другой вопрос, что государство зачастую призвано организовывать общество, в том числе и на самозащиту. И погибая за свой народ, человек может отдать жизнь «за други своя», как сказано в Евангелии. А это, как известно, высшая любовь. Иногда жертвоприношение во имя государства и самопожертвование трудно различаются в общественном сознании, и здесь сразу встает много сложных вопросов.

Людмила. У меня вопрос. Если смотреть на эту проблему, ситуация такая. Очень многих лишили жизни насильственно. Жизнь не состоялась, произошел некий духовный вакуум. Вопрос, на какой основе может происходить возрождение, на чем оно основывается. Мы ничего не знаем об этих людях, мы не знаем о своих родных ничего. Не можем ли мы впасть в соблазн некой фантазии? Чтобы произошла преемственность. Чтобы не было благим пожеланием.

Игорь. О. Павел Флоренский сказал, что Господь есть настолько совершенный Творец, что каждый поворот человеческой судьбы он в силах обратить ко благу. Когда человек поворачивает, Господь делает усилия, чтобы такие повороты были обращены в конечном итоге к нему. Что,конечно, не снимает ответственности с нас самих.

Носители традиции и в обществе, и церкви были по большей части уничтожены. Но знать о них мы можем. И знать не просто потому, что это были жертвы за что-то, а потому что это был пример жизни. Это пример человека, который жил в условиях открытых гонений, и не просто жил, а являл правду и силу Божию. Да, всегда есть путь вертикального восстановления, обращения непосредственно к Господу, который для нас никогда не закрыт. Это самое главное. И опыт свидетелей Божьих в XX веке, тех, кого мы называем Новомучениками и Исповедниками Российскими, для нас открыт, правда, к сожалению, редко нами востребован.

Никогда не было ни одного общества, где люди, которые бы деятельно жили в духе и смысле были бы большинством. Никогда. Церковь – малый остаток. Вы помните, что ради пяти праведников Господь был готов помиловать Содом.

Во всех революциях реально историю делало меньшинство, например, в русской революции активно участвовали около 3% населения, остальные были зрителями. Это работает как в ту, так и в другую сторону. Какая тенденция станет определяющей – зависит от этого активного меньшинства. Я сейчас говорю в общественном смысле. Все возможно, другой вопрос, что мы сами себя ограничиваем. Говорим, что какие-то вещи невозможны, но мы не пробовали еще толком, так это или не так.

Ирина. Я очень благодарна, что мы подняли эту тему. Скоро будет 100-летие 1917 года, и думаю, что оно не должно пройти незаметно, должны будут дать оценку. Я предлагаю возвращаться к этой теме, чтобы мы готовы были внутри себя понимать и знать, оценить, ответить. Самим понять и другими помочь понять, что произошло. У меня свекровь отдала свою жизнь родине, и она жаждет оправдания своей жизни, а мне пока нечего сказать ей в оправдание. Каждый человек ищет оправдания жизни и имеет право на это.

Сергей. Мне хотелось бы употребить такое значение, которое позволяет определить источник и пути выхода – «кризис атеистического гуманизма», истоки проблемы в этом, началось это с французского Просвещения. И чтобы с этим справиться, надо понять, что это такое. Показать людям, что этот атеистический гуманизм действительно обречён.

Игорь. С французским гуманизмом все правильно. При этом надо честно сказать, на чем возникла эпоха Просвещения. Она не случайно появилась. После раскола Западной церкви, Реформации, так называемых реформационных войн. Когда в масштабе Европы христиане по конфессиональным признакам уничтожали друг друга с колоссальным ожесточением. И это была не единственная проблема христиан того времени. Крайности эпохи Просвещения возникли из проблем церкви.

О. Сергий Савельев, когда ему говорили что большевики – то, сё, говорил, что слышать об этом не хочет, а большевики возникли потому, что церковные люди жили не так. Эти вещи надо знать и различать. Есть много идеологий, которые способствуют катастрофе. Но надо знать и понимать неповторимую ответственность христиан за этот мир. В общем-то, многое определяется тем, как мы живем. Эти вещи никогда не возникают просто так. Если даже это чья-то воля, то ей, простите за тавтологию, тоже дали волю. И она смогла действовать. Это значит, что возникла какая-то пустота в жизни церкви, общества.

Мы никогда не смогли бы эту тему исчерпать. То, что было сегодня сказано, не надо воспринимать как за некую абсолютную истину. Это, скорее, повод подумать, это тема личного покаяния. Сказать до конца в этой теме ничего нельзя.