О трезвенном воспитании детей
Последнюю неделю Рождества группа братства «Трезвение» БТр-1 провела в Екатеринбурге. Это время было насыщено общением. Одна из тем, которая обсуждалась, была «О трезвенном воспитании детей». Представляем вашему вниманию фрагменты этой встречи. Мы приглашаем всех к диалогу на эту важную тему, с которой во многом связано будущее нашей Церкви.
Решение этого вопроса актуально: многие пришли на оглашение ради своих детей в надежде на помощь церкви в их воспитании, потому что существует опасность воспроизведения в них себя (и это не самое страшное, что им может угрожать).
Цель этой встречи – задуматься о наших детях и их будущем. Как помочь им раскрыть свою личность и самореализоваться? Связываем ли мы это с церковью, хотим ли мы этого? Потому что очень легко, и особенно в этом вопросе, встать на позицию временной отстраненности, выбрать эдакую «свободу безразличия».
Наши вольные и невольные ошибки в воспитании объясняются тем, что мы не всегда честны в этом перед собой. Какими мы должны быть и как себя вести по отношению к близким, чтобы быть способными решать и находить ответы на вопросы, которые нам диктует наша жизнь и наше время. Предлагаю начать этот разговор с принципиальной и непривычной для нас фразы Евангелия от Луки 2: 40, о том, что Иисус «возрастал и укреплялся духом»; Ему надлежало пройти все детские и общечеловеческие искушения. Он был в послушании у родителей, они Его упрекали, когда Он отстал от них на обратном пути из Иерусалима, и т. д. Священное Писание говорит, что мы не должны жалеть розги для сына своего, пока кости его не окрепнут. Имеется в виду не только розги, но и сроки применения этой воспитательной меры и т. д. И о воспитании девочек есть глубокомысленная фраза: «Не поворачивай к дочери весёлого лица твоего».
Думаю, что нам не нужно тратить время на решение практических вопросов, в том смысле, что делать, если ребёнок пришёл в таком-то состоянии, и какой из палок я должен его бить. На этом собрании мы призваны обсудить вопросы нашей инаковости миру, наших отношений с детьми и членами семьи по плоти.
Вера Степанова (Москва):
Я бы добавила к предложенным стихам слова из 77 псалма: «Что слышали мы и узнали, и отцы наши рассказали нам, не скроем от детей их, возвещая роду грядущему славу Господа, и силу Его, и чудеса Его, которые Он сотворил. Он постановил устав в Иакове и положил закон в Израиле, который заповедал отцам нашим возвещать детям их, чтобы знал грядущий род, дети, которые родятся, и чтобы они в свое время возвещали своим детям». Для чего рождались дети? Они рождались для постоянного продолжения Завета и его осмысления, чтобы народ Божий жил. И родительская состоятельность заключалась в воспитании детей верными Богу и Завету с Ним. Это было родительским долгом, иначе дети не могли войти в общество сынов Израилевых. И другая фраза из Евангелия: «Только не мешайте им приходить».
Ребёнку нужен дом, нужна семья, где он будет научаться возрастать духовно, в том случае, если эта жизнь воплощается в полноте и глубине. В духовном доме, семье и собрании все проблемы решаются не так, как в миру. Когда мы приходим в духовную семью, мы говорим о своих проблемах и мы понимаем, как нужно молиться и что это не сразу помогает; необходимо терпение. И тогда все плоды духа возможны и будут проявляться в нашей жизни с детьми.
Андрей Ошарин (Москва):
Детям свойственно до определённого возраста следовать за родителями: у них нет другого мира. На молитву – так на молитву, в храм – так в храм. И дело не в том, молятся дети или не молятся: слова-то мы все скажем, и они вместе с нами. Слова для них остаются словами, и дело не в убедительности благочестивых разговоров. А дело в том, куда это потом всё уходит, ведь ответственности за детей с нас никто не снимает. Так в чём же корень наших неудач? В том ли, что мы стремимся дать детям образование, но не занимаемся их воспитанием? Или не даём того просвещения, которое от слова «свет», а не от Министерства просвещения? Если мы сегодня не найдём этот вектор, то будем искать проблему в длине молитвы, или в количестве поклонов, или Бог знает в чём.
Николай Слаутин (Екатеринбург):
Привести детей в церковь – это таинство, в котором действует Господь, конечно, не без нас. Но этого мало. О. Виктор Мамонтов в книжке «Таинство детства» подчеркивает, что главное – это знакомство со Христом. Являть Христа – вот центр. Вы правильно говорите, что привести детей в церковь – этого мало, и что он пойдёт за тобой, будет делать все, что скажут.
Евгения Парфёнова (Екатеринбург):
Детям, по их природе, нужен дом. А если мы хотим их вести к Богу, то им нужен дом духовный. Но дети не существуют отдельно от родителей: где родители, там и ребёнок. И община может быть домом для ребёнка только в том случае, если подвигает его ближе к Богу. И жить в общине можно по-разному: можно в ней находиться, быть внесённым в ее списки или в ходатайственные помянники. Но она может быть и твоим жизненным выбором. Ребенок будет жить там, где есть тепло, где есть настоящая жизнь, где твоё сердце. Но когда живёшь на два дома, то раздваиваешься, и сердце разрывается, потому что твои близкие не воцерковлены. В этом глубинный вопрос.
Наталия Никулина (Екатеринбург):
Проблема наших отношений с детьми лежит в том, что мы не осознаём своей нецелостности. Если мы хотим видеть себя «приятными во всех отношениях», то в этом случае исключаются негативные проявления нашей натуры, которые несовместимы с образом воплощаемого благолепия. Ребёнок чувствует эту раздвоенность и из любви к родителю помогает ему снять это напряжение, отыгрывая родительский негатив. Это вызывает у нас раздражение и неприятие, и этим обнаруживает нашу проблему.
Если в общении с ребёнком я выхожу из себя, то это потому, что он меня раздражает своим поведением. Это моё, и мне надо в себе разбираться и принимать то, чего я принимать не хочу, поэтому пусть лучше мой ребёнок сделает это за меня: ведёт себя отвратительно, или злится, или гадит, или ещё что-то. Мне хочется это сделать самой, но я боюсь себе в этом признаться, потому что мы в церкви и придётся нести это на исповедь, а это очень страшно. Поэтому, прежде всего, надо начинать с того, как я отношусь к ребёнку в его негативном поведении.
Андрей Ошарин (Москва):
Это хорошая, добротная психология, с её терминологией и логикой, которая не всегда привычна нашему уху. Но я согласен с твоим первым тезисом, что когда мы раздвоены, то неважно, как мы рефлексируем это на детях или близких. Важно то, что когда в нас сосуществуют эти два «я», то ребёнок думает не о том, что папа добрый или злой, а о том, что «папа врёт». Мне кажется, что очень важно нам никого не винить, а реально видеть свою раздвоенность и уметь противостоять ей. Я вспоминаю слова Бердяева из «Философии свободы», где Николай Александрович очень точно говорит, о том, что ответственность может взять только свободный. «Лишь свободные могут взять на себя ответственность, лишь виновные сыны, а не обиженные рабы – свободны». В предисловии, объясняя название, он говорит, что это книга не о философии свободы, а о философии свободных.
Александра Борухович (Екатеринбург):
Я думаю, что общение с детьми задаёт нашей жизни вектор, когда мы реально можем забывать о себе и думать о другом – о ребёнке. И в нашей жизни мы призваны, в меру своих возможностей, создавать условия, которые позволяли бы детям формироваться и возрастать в Боге: являть церковь, Церковь Духа Святого, в которой действует Господь.
Оксана Иванова (Екатеринбург):
Я, конечно, думала о детях, когда пришла в церковь. Мне непонятно, в чем проблема родительской любви: ведь в семье, где родители – не клинические пациенты психдиспансера, а с большими или меньшими способностями и дарами, детей, в общем-то, любят. Они это чувствуют и впитывают, но проблема в том, что нужно и любовь Господа показать, потому что любая родительская любовь несовершенна. Она всё равно где-то ошибётся, споткнётся, провалится, недодастся, и тут любые дети будут правы, что их не долюбили, не доласкали; поэтому их надо с Богом познакомить.
Мне кажется, что серьёзные проблемы лежат в плоскости уважения к детям: детей хочется не только любить, но ещё и уважать за то, что они в состоянии делать какие-то поступки и брать за них ответственность в меру своего детского уровня. Но возникает вопрос: а себя-то я уважаю? Я-то делаю эти поступки? Экзистенциалисты утверждали, что человека не узнаешь, пока не встретишься с ним на пограничной полосе его возможностей и не увидишь, как он поведёт себя. В этой ситуации он и сам себя может не узнать.
Современная парадигма воспитания диктует уберегать детей от теней любых тяжестей и испытаний: я умру, пропаду, но ребёнок мой никогда не узнает, как мне было в жизни плохо, а будет знать только, как хорошо. Но мир-то от ребёнка никуда не денется, и в мир он все равно пойдёт. И поэтому чем раньше он узнает опыт страданий и сострадания вместе с семьёй, тем раньше потом будет готов к оглашению и раньше сформируется. Но ведь этого опыта не передашь, читая книжки, даже мистический опыт не передаётся; только личный внутренний опыт.
И если ты сам не тащишь себя на эту границу, не испытываешь себя на грани себя (личности — ред.), то и дети никогда и не узнают, что туда можно подойти. Они понимают мир так, что нужно жить у тёпленькой суповой тарелки и там булькаться. И в этом смысле я не верю и никогда не верила в технологию воспитания. Я никогда их не отдавала в эти технологические пункты, потому что мне хочется передать им тот накал жизни, который и тебя всегда страшит. И в этом смысле, если я одна их туда тащу, то это вообще риск, ну а если мы это всё-таки делаем в сообществе, где есть собственное уверение, что там Бог дышит и Дух святой, то тогда есть какие-то гарантии. Но опять же внешних гарантий нет, и нет их нигде, но если ты внутренне уверен, что община – это то место, где Дух святой обитает, то ты туда ходишь и детей туда же приведешь. Иначе где они тебя увидят в твоём выборе, где? Дома на кухне?
Николай Слаутин (Екатеринбург):
Моя жена нашла для детей интересную светскую альтернативу церкви. Это детский клуб «Каравелла», который основал Владислав Крапивин. Клуб имеет своеобразное направление, они ходят на яхтах, и в первый год они учат детей брать ответственность за себя, второй – за младших, в третий год – ещё больше. Там у них есть и кино, и журналистика, и фехтование.
Андрей Ошарин (Москва):
Очевидно вырисовываются два направления. Один путь описан в книге «Памяти детства» Лидии Чуковской, в которой пишется о значении умения себя вести и трудолюбии, которые закладываются с детства. Для своего ребенка я могу создать все условия: он будет у меня вязать канаты, у него будут руки в мозолях, он будет мужественным человеком, научится успешно работать, найдёт себе достойную жену, а может быть и не найдёт. Но я точно знаю другое – что он будет жить самостью, собой. Когда я читал книгу Лидии Чуковской, то не мог отделаться от этой мысли. Многие мои знакомые отдают своих детей в вальдорфские школы и ещё куда-то и требуют сказать, что это хорошо, а я не могу, не потому что там плохо, а потому что не в этом цель, по-моему.
Марина Чиркова (Москва):
У нас в братстве были свои детский сад и начальная школа. Они были стационарными, было помещение, но на деле это не было альтернативой, потому что для детей были созданы тепличные условия. И жизнь показала несостоятельность таких заведений, потому что дети, когда выходили оттуда в нормальные школы, терялись и не понимали, где находятся. Свою дочь я не отдавала ни в какие христианские альтернативные сообщества, она ходила в обычную нормальную школу, испытывала там на себе её условия, которые её плющили и пытались переформировать.
Я понимала, что какими бы ни были эти условия, важно моё с ней взаимоотношение и моя помощь увидеть в этом что-то хорошее. Мне эта мысль была очень важна. Не потерять эту связь с дочерью и донести до неё, что здесь во всём этом ужасе, хаосе, отрицании её как личности можно найти выход и жить. Все боятся отдавать своих маленьких детей в эту ужасную школу. Не надо этого бояться, а надо верить Богу: Господь и здесь совершает чудеса.
Человек должен пройти это; если мы будем ребёнка всё время оберегать, то он не сможет этому реально научиться. Ему нужно, действительно, помогать жить в этом реальном мире, но жить по-христиански и воспринимать его тоже по-христиански: не отвергать этот мир, а учиться его принимать и преобразовывать через своё сердце.
Андрей Ошарин (Москва):
В книге «Далёкий путь» о. Сергия (Савельева), которую принесли на эту встречу, меня поразил ответ отца Сергия сёстрам из Архангельской ссылки. Они, озабоченные дальнейшей жизнью его единственной дочери, спрашивают его: «В какой университет Катюне поступать?» И вы знаете ответ? Не помню его дословно, но суть такая: он пишет о систематичности её молитвенного правила. В этом ответе всё – и альфа, и омега. В разговоре о детях с отцом Павлом Алексахиным, когда он готовил подарочки, в том числе и своему сыну (а у него двое детей), я спросил: «А второму уже отослали?» Он ответил, что нет, «потому что не живёт нашей жизнью».
Меня, как отца, тогда это по сердцу «рубануло», и только со временем я понял, что ничего здесь не поделаешь. Когда мы говорим о праведности и правде Божьей, то мы говорим как раз об этом. Внутри нас по отношению к детям, семье, мужьям, жёнам должна быть своя правда Божья. Правда в том, чтобы мужчина решал то, что надлежит решать мужчине, и чтобы женщина знала своё место, а не рвалась занять место мужа. Хотя мы зачастую легко отдаем свою мужественность сами. Я говорю это как мысль, а не поучение. Я не пытаюсь сказать что-то своей старшей дочери, ей уже 28 лет: в этом возрасте я могу её только любить.
Моя молитва очень простая: Господи, я знаю точно, что уже не могу ничего сделать со своими детьми, кроме как научить их не лазить ногами в тарелку с супом и всему другому, чему мы обязаны их научить (к этому относится первый путь). Но чтобы они были счастливы, я знаю только одно: моя задача – из последних сил, как могу, как умею, ползти к Тебе, Господи. Плохо ли, хорошо ли, но ползти; а Ты уж разберёшься. Это касается работы, семьи, это касается всего, если говорить всерьёз. Мы должны помнить о правде Божьей в наших отношениях с близкими и стремиться к ней, уметь выправлять неправильное в принципе и в частностях. Это всё мы видим в нашем братстве, слава Богу, но теперь мы должны это видение и трезвенность уносить в свои семьи, к своим близким.
Ирина Доброва (Москва):
Безусловное и единственное, что мы можем делать, это в меру наших сил каждый день идти за Христом. Это понятно. При этом не надо бояться видеть в себе плохое, и поэтому пусть это делает за меня другой. Не знаю, хочу ли я этого, может быть, и не хочу. Но я точно знаю, что всё то плохое, что видит во мне мой сын, он знает, что я тоже это вижу. Я не пытаюсь сделать из себя путеводителя, я всегда говорю, что я плох, но есть рядом люди, которые хороши. Я никогда не стараюсь выглядеть лучше, чем есть на самом деле. И это рождает доверие, которое, как бы оно ни прикрывалось, есть. И это спасает, потому что мы отдали наших детей Богу.
Мы надеемся, что наши немощи будут покрыты, и поэтому дети должны видеть, что мы стремимся возрастать, и они это видят и растут вместе с нами. Мы пришли в церковь тогда, когда смогли прийти, а не тогда, когда наши дети были младенцами; и сколько мы им давали, столько мы им и могли дать. Они должны видеть нашу немощь и наше стремление эту немощь преодолевать, они должны видеть, как мы эту немощь преодолеваем и как меняемся. У них должен быть опыт преодоления себя. А он будет тогда, когда мы, действительно, себя преодолеваем, потому что мы не можем от них скрыться. И это то, о чём Андрей говорил: «На карачках ползти за Богом», но на глазах у них, не прячась от них, не делая из себя того, чем не являешься (это все тёмные двойники, лишь мои желания).
Да, Бог это покрывает и я, действительно, у Него учусь и то, что я сделала, когда сыну было одиннадцать лет, не надо было делать. Он мне об этом говорил, мне надо было ему поверить. Но сейчас я это признаю и пытаюсь что-то изменить и сделать что-то по-другому.
Господь творит всё новое; каждый день нам дан как новый день, и каждый из нас оправдывается этим путём и живёт сегодня. И Господь может изменить очень много; но это может произойти только в том случае, если ты идёшь.
Татьяна Михайлова (Екатеринбург):
Детство – это время, когда человек наиболее остро переживает своё одиночество и свою инаковость, которая поначалу неотъемлема от его сути и составляет с ним одно целое. Позже ребёнок привыкает отделять себя от неё ради любви родителей или из-за страха её лишиться, или чтобы соответствовать их ожиданиям о нём. В это время конфликт раздвоения ощущается им, как измена себе, и переживается болезненно. В подростковом возрасте, по мере узнавания мира и ради любви, которую он ищет и жаждет, отношение ребёнка к своей инаковости меняется от неприятия до враждебности и ненависти, как к тому, что мешает человеку быть своим миру.
Инаковость воспринимается им нередко как уродство, от которого стараются если не избавиться, то хотя бы его скрыть. И это всё затем, чтобы не огорчать родителей или понравиться друзьям, потому что человеку не хватает любви. Самый лёгкий путь, который может ему помочь забыть об инаковости, это быть как все, то есть закурить или выпить и т. д.; и отсюда все проблемы, с которыми мы боремся.
Роль родителей и всех нас – принимать ребёнка в его инаковости, помочь ему укрепиться в ней и благодарить, а не отвергать и не отрекаться от неё.
Евгения Парфёнова (Екатеринбург):
Размышление об инаковости в последнее время мне стало близким. И от нашей сестры Татьяны Благодарёвой я это слышала, которая пришла к тому, что дети – иноки. Они иные, они другие. Эту инаковость и мы, взрослые, часто пытаемся преодолеть, потому что трудно быть иным, инаковым, иноком: проще затеряться, спрятаться в толпе, раствориться. Быть иноком и в этом иночестве стоять и радоваться труднее всего детям, когда ты раним. Проще из этого состояния «вышагнуть» и стать сразу взрослым: закурить, выпить. И взрослый поступает так же, он хочет всё время со своей инаковостью расстаться затем, чтобы не исполнять того, что ему как иноку принадлежит в этой жизни.
Тот, кто вступает в этот мир, сотворённый Богом, понимает, что у Него есть великое предназначение для каждого человека. И эта инаковость – с одной стороны, ты не такой, как этот мир, а с другой – это некоторая, в хорошем смысле, индивидуальность – это путь, открытый Богом именно тебе, быть Ему сотворцом. И то, что ты не сотворишь вместе с Богом, в этом мире останется невозделанным куском. Так же и ребёнок: что он как инок в своём детстве не проживёт, не прошагает, не возделает там, где мы будем заслонкой на его пути, то эта часть его погаснет, потухнет. В этом причина того, почему мы не можем воцерковить людей, живущих рядом, и почему мы становимся для них заслонкой к познанию Бога.
И об уважении. Можно уважать ребёнка только тогда, когда ты воспринимаешь его инаковость. Он иной, потому что он сейчас ребёнок, и все требования наши: не ходить налево, не ходить направо, – это не то, что ему нужно. Иноку на его пути нужно нечто большее.
Сергей Бочегов (Екатеринбург):
Наши встречи имеют практическое значение. Если рассматривать свои отношения с детьми, то можно заметить, что утром с ними не общаешься, потому, что они ещё спят, а вечером не общаешься, потому что для этого у тебя нет времени. Приходишь домой, и все разговоры мимоходом, попутно и между своими делами. А отложить все свои дела и уделить им 15–20 минут, посвятив это время общению, которому они рады, почему-то раньше не приходило в голову. Когда планируешь и расписываешь время своего вечера, исключая детей из своих планов, то они их нарушают тем, что в них вклиниваются и этим вызывают наше раздражение. И получается в результате: и планы нарушены, и полноценного общения нет.
Юлия Халитова (Екатеринбург):
Я вспоминаю свои размышления над дневниками Шмемана. Его святость, на мой взгляд, проявляется не только в литургических и исторических трудах, а в постоянном преодолении того, что разделяет человека с Богом. В дневниках это особенно видно: начало кризиса и его конец, его разрешение. Мы видим, как действует сам человек и как Господь действует в его жизни. Можно иметь опыт прикосновения к святости человека. Святость не в том, что ты не падаешь, а в том, что ты в динамике пути к Богу. Ценой чьей жертвы мы имеем возможность увидеть, как человек проходит этот путь и как он борется? Преодоление другим человеком этого пути даёт надежду, что и мы его пройдем.
Татьяна Трифонова (Екатеринбург):
У меня небольшой опыт в общении со своей взрослой дочерью. Мне сложно подойти к ней и говорить на глубине, поэтому общение наше обычно бывает бытовым и поверхностным. Но однажды это общение стало возможным только благодаря молитве, и она это поняла. Мы не можем всё время находиться в таком духе, но эта тайна осталась в нас, мы о ней знаем и можем в глазах друг друга увидеть её.
Евгения Парфёнова (Екатеринбург):
Когда дети видят наш путь с падениями, то у них, когда они вырастут, будет больше шансов вспомнить свое иночество. Я вспоминаю тот момент, когда решилась на серьезные отношения с Богом; я это очень хорошо помню, во мне мистически это живёт. Тогда я стояла у зеркала и, глядя на своё отражение, вспоминала, куда же я иду, чтобы надеть соответствующую маску. Если на работу – то одну, если к друзьям – то другую. И когда я стояла и путалась в своих масках, то меня пронзила мысль: а какая я на самом деле? Какая в детстве была? Я стала вспоминать своё детство и общение с родителями. Это меня перевернуло, и я поняла, что за свои 30 лет растеряла почти всё, что было.
Я не могла сразу вспомнить себя ребенком, хотя помнила, что это было счастливое время. Когда я воцерковилась и жизнь стала потихонечку выправляться, то я чувствовала, как эти маски стали постепенно отпадать. И какое было счастье найти себя цельным и на работе, и с друзьями. Человек как бы «выныривает», приходит в себя и находит себя таким, каким сотворил его Господь, и больше не нужно раздваиваться. Воспоминание о себе другом, когда ты был ребенком, когда ты был иным и в сравнении с собой взрослым, приводит в чувство и помогает пробудиться желанию возвратить свою цельность и вернуть то иное.
Марина Чиркова (Москва):
Мне тоже хочется поделиться не столько своим опытом, сколько текущей жизнью, и мне важно, как вы это оцените, потому что мне иногда кажется, что я неправа. В семье так получилось, что мы с дочерью вдвоем церковные и стараемся этой жизнью жить. Я её к этому не принуждаю, это её свободное волеизъявление и её решение. Она себя ищет в этом, и я надеюсь, что она себя в этом найдет. Но у нас есть ещё мой муж (её папа), который этому пока никак не поддаётся, но разрешает нам жить, как мы хотим. Время от времени у него происходят взрывы, и он входит в состояние замкнутости и отчуждения. Он приходит, ждёт, чтобы мы выполнили все свои обязанности по отношению к нему, и при этом ничего не говорит и ни о чём не спрашивает. И это может продолжаться какое-то время.
Мы с дочерью это очень переживаем и друг друга в этом поддерживаем. Но мы эти вопросы с ней пытаемся решить вместе. Иногда у меня складывается такое ощущение, что я слишком откровенна с ней. Может быть, не нужно ей знать все мои переживания. Не знаю, как быть в этой ситуации и хочу у вас спросить, поскольку ей будет 18 лет в этом году. Она человек взрослый, всё видит, всё понимает, и я никогда не скрывала от неё своих переживаний в отношениях с моим мужем, её отцом. Она переживает это как свою боль и как мою боль.
Евгения Парфенова (Екатеринбург):
Оксана Иванова говорила, что не надо защищать детей от страдания и сострадания. Для ребёнка это великое благо, если он к этому прикасается: он через это Бога узнает. Хуже, если ребёнок будет узнавать грех, который будет его разрушать, а познавать страдания полезно.
Юлия Халитова (Екатеринбург):
В этих случаях важно, чтобы она понимала, кто за это отвечает. Большая степень откровенности в отношениях с детьми налагает на них непосильную ответственность; это разрушительно для семьи. И еще, у нас в разговоре присутствует слово «отношение», и мы к нему часто возвращаемся. В нём есть связующее свойство, хоть оно и затёрто. Это как дар Божий, и всё, о чём ни говорим, строится через отношения. Когда говорим о помощи ребенку или еще кому-то, то это невозможно без отношений.
Александра Борухович (Екатеринбург):
У детей многому можно научиться. Когда Господь говорит: «Будьте как дети», этим все сказано. У них можно назидаться, когда они искренни, просты. Такими нужно и нам быть. Мы пришли в церковь тогда, когда нас привел Господь, взрослыми. Мы делаем свое дело в меру своих сил, дети это сделают как-то по-другому. В каком-то смысле наше служение по отношению к детям – это служение Предтечи. Нам – умаляться, им – возрастать. Нам важно быть рядом и помнить при этом, что мы сами ничего не можем, может только Господь.
Наше дело учиться у Бога любви. Спасает только Бог. А Бог есть любовь. Дети чувствуют это, они тянутся к любви, а значит – к Богу, к Свету. Поэтому важно свое сердце к этому приуготовлять, настраивать и быть с ними рядом. Нам нужно быть вместе, стяжать Дух, чтобы дети могли в нём находиться и возрастать в Боге.
Андрей Ошарин (Москва):
Очевидно, что все проблемы по воспитанию детей раскалываются на две половины: первая – как нужно воспитывать детей, о технике воспитания. И совершенно другое – глубина необъятная, то, что мы называем «дети Богу». Тут основным краеугольным камнем являемся мы с вами. В книге «Бодрствовать и трезвиться» мы рассуждаем о том, что такое «делать во имя Бога». Это когда ты очень внимательно всматриваешься в свои мотивации, почему ты это делаешь. Ведь мы оглашать можем себя ради любимого, самоутверждаясь таким образом, старшинствовать можем, учительствовать; и внешне это будет одинаково, но в одном месте это будет плоды приносить, а в другом – нет.
Вся наша архангельская поездка была посвящена существу трезвения: откуда оно должно появиться, почему оно появляется именно так, а не иначе. Мы можем действовать, только понимая, зачем мы пришли в БТр и кто мы есть на самом деле. И радует, что мы заняли подобающее себе место: мы братство «вынужденное», маленькое по существу, и ничего своего у нас нет, и поэтому Бог может через нас действовать, и поэтому Богу мы даём действовать в нас и через нас.
Была высказана интересная мысль: «Движение – это реализация покаяния». Есть это внутри нас – мы будем двигаться. Если мы говорим: «Я хочу, чтобы мои дети были церковными», то для этого нужно прийти и попахать, и потрудиться. Почему «Трезвение» это может? Потому что члены братства навык этот приобретают, призваны его стяжать. Чётки, поклоны – это же образ того, что ты поднимаешься, если падаешь. Если мы не хотим делать этих усилий, то отвечать за это будем только мы, а не дети, не церковь. Это первое.
Второе – когда мы говорим: «А как? Как делать хорошо, по-Божески? И с каким духом это делать?» Если мы говорим о детях, то на скрижалях нужно написать: «Любовь, радость, мир, долготерпение, благость, доброта, верность, кротость, обладание собой». Вот это всё, что должно быть в нас, когда мы это делаем. Если мы собой этот дух несём, то завтра за нами будут ходить толпы народа и просить: «Пустите нас туда, где дают эту «живую воду».
Екатеринбург — Москва
2007 г.
