Опыт принесения обетов в церковных движениях и общинах ХХ в.

Лариса Мусина 

Для оценки опыта принесения обетов в церковных движениях и общинах ХХ в. нужно учитывать исторический и духовный контекст, в котором эти движения возникали. Понимание проблем и вызовов времени, на которые они отвечали, позволяет оценивать мотивы и цели, стоявшие за принесением обетов, и даже различать некоторую их типологию. В начале ХХ в. (и еще раньше – в конце XIX в.) в России появилось немалое число церковных движений, общин и братств. Их вызвало к жизни стремление к церковному возрождению, которое появилось и все больше набирало силу в Русской церкви. Это движение захватило многих верующих – священников и иерархов, а также мирян – профессоров духовных учебных заведений и университетов и не только, в церковь возвращалась интеллигенция, молодежь, что предвещало возможность настоящего возрождения соборности. Было впечатление, как писал свящ. Анатолий Жураковский, что мы находимся «накануне весны подлинного рассвета церковной жизни», накануне творческого сдвига в ней, «веяние которого мы все ощущаем уже радостным сердцем»[1]. Прежде всего, нужно сказать об общинах, появлявшихся в результате поиска людьми пути воплощения Евангелия в своей личной христианской жизни. Стремление к реальному воцерковлению собственной жизни объединяет христиан, которых удается пробудить и собрать своим личным горением таким людям, как московский протоиерей Алексей Мечёв, настоятель церкви свт. Николая в Клениках, собравший покаяльную [2] общину-семью ревностных верующих, или мирянин Н.Н. Неплюев, создатель Крестовоздвиженского трудового братства в Черниговской губернии. Эти устремления нарастают, в том числе под влиянием общего подъема общественной жизни в России, а также процессов внутри церкви, приведших к созыву в 1917–18 гг. уникального для нашей истории Поместного собора Православной Российской церкви. Общин и братств становится еще больше в 1920-е годы, и здесь мы, конечно, должны вспомнить киевские общины, связанные с именами свящ. Анатолия Жураковского, архим. Спиридона (Кислякова) и семьи Глаголевых; можно назвать маленькую общину московской молодежи В.П. Савельева (впоследствии архим. Сергия) и другие. Наверное, историки откроют нам в будущем еще новые имена, хотя многое мы, конечно, уже никогда не узнаем, поскольку страшные гонения на церковь в не поддающемся осмыслению масштабе уничтожили и людей, и документы, так что по оставшимся осколкам удастся узнать далеко не все[3]. С точки зрения нашей темы, жизнь таких общин и братств означала актуализацию крещальных обетов, которые для большинства крещеных в младенчестве православных граждан России не только не являлись обетами, но часто вообще слабо помнились. Принципы жизни общин и братств заставляли вспоминать и исполнять крещальные обеты, конкретизируя их в виде списка обещаний, которые человек давал, вступая в эти объединения. Целью было раскрыть человеку, что он должен в своей жизни исполнять (и от чего решительно отвращаться), раз он пообещал в  крещении отречься от сатаны и жить перед Богом в доброй совести. В таких обетах заново звучало обещание жить по вере, согласуясь с волей Божьей, и служить Богу и Церкви. Наряду с этим могли присутствовать минимальные аскетические обеты и простые требования нравственности и благочестия: не пьянствовать, не сквернословить, скромно жить, быть доброжелательным к окружающим, честно относиться к семейным обязанностям и т. п.[4], то есть даже не специфически (неправильный перенос) христианские заповеди, а то, чего требовал закон Ветхого Завета и общественная мораль. Эти обещания могли не содержать ничего сверх того, что предполагают обеты крещения, но теперь они заново приносились в конкретном собрании христиан, которое выступало свидетелем и поручителем того, что все это станет действительным в жизни человека. В некоторых случаях никаких дополнительных обещаний при вступлении в общину не было, как, например, в общине свящ. Анатолия Жураковского, но по сути это было то же самое: смысл таких объединений явно лежал в плоскости актуализации крещальных обетов. В общине человек уже не мог оставаться простым посетителем церкви и зрителем происходящего в ней, он оказывался в границах общей жизни и благодаря общинному импульсу принимал на себя ответственность и за собственную жизнь, и за какие-то стороны служения общины и церковной жизни вообще. Вот одно характерное место из проповеди о. Анатолия: «…В день торжества мы не только получаем утешение, но мы и даем обет, потому что каждое слово, которое мы повторяем в церковном богослужении, – это великая помощь, великое утешение, но и всегда обет»[5]. Этот обет означал воплощение Евангелия как прямую жизненную задачу. Учитель и духовный предтеча Жураковского В.И. Экземплярский писал, что нельзя мириться с тем, что Евангелие для православных христиан является лишь недостижимым идеалом[6]. «В течение многих… лет, – писал Жураковский, – на протяжении многих поколений мы строили нашу жизнь без Бога… только из тех камешков, которые находили тут, долу, на земле. И… [Христос] стал уже для нас не путем жизни и не Светом мира, но как бы добычей и достоянием тех, кто из служения Ему сделал себе профессию… И когда мы думали, что все огни погасли и что больше нет надежды, белые голоса прозвучали нам свыше, провещали нам, что спасение есть и что оно близко. Для Христа, гонимого на стогнах враждующего против Него мира, хотим мы создать уголок, где был бы Он не случайным гостем только, но где Ему принадлежали бы все всегда и безраздельно» [7]. Отметим, что стремление реально исполнить крещальные обеты сразу резко выделяет таких людей из общей массы крещеных прихожан и соединяет друг с другом. Подобные объединения ревностных верующих часто строились на внеприходском принципе, основываясь на единстве внутреннем, а не только внешнем; не просто на задачах устроения каких-то сторон приходской жизни, а прежде всего на задаче духовного роста в духе братской любви и церковного единства. Связь таких общин и братств с приходами в разных случаях могла быть различной, и она могла изменяться в разные периоды, но общение во Христе между людьми, которые по-христиански укреплялись и возрастали, от этого не исчезало. Возвращая крещальным обетам их нормальное значение как главных обетов в жизни христианина, общины и братства восстанавливали нормальный смысл звания верного члена церкви, преодолевая стены между церковными «сословиями». История церкви к этому времени пришла к такому результату, что в церкви сложились три «сословия», три категории христиан, различающихся по степеням посвящения, как бы три пути спасения. Первая категория – миряне, обычно крещеные в младенчестве, вторая – священнослужители, специально посвященные профессионалы, и третья – монахи. Миряне в смысле качества своего спасения и святости не шли ни в какое сравнение со священниками и особенно с монахами. Главная святыня творилась в монастырях: миряне заказывали молитвы – потому что молитвы святых людей вернее дойдут до Бога; в монастырь можно было ходить за советом и время от времени совершать паломничества, чтобы пожить и очиститься, а затем опять вернуться в свою повседневную, грешную, мирскую жизнь. Разделение по степеням посвящения было совершенно естественным для тогдашнего сознания, при том что первая степень, мирянин, не значила почти ничего, но зато статус священника или монаха обеспечивал благодатность почти независимо от того, насколько хорошим христианином был его носитель. Глядя на жизнь церкви, никак нельзя было сказать, что главное церковное таинство – это таинство просвещения, и что именно крещение радикально отделяет верующих ото всех остальных людей, являясь настоящим посвящением, поскольку посвящает христианина Богу во Христе через Церковь. Совершенно понятно, что такое положение связано с состоянием упадка, в котором оказалась к XX веку православная церковь в России, о чем можно найти немало свидетельств самих людей этого времени. Крещальные обеты, став для большинства забытой формальностью, потеряли свое значение, поэтому логика церковной жизни требовала принесения обетов заново. Неслучайно возникло представление, что рукоположение или постриг смывают все бывшие до этого грехи человека[8].  Вопрос о необходимости обновления церковной жизни в конце XIX – начале ХХ в. просто носился в воздухе, однако не все, кто думал об обновлении, понимали его в категориях возрождения личности христианина и возрождения церковного собрания как собрания людей, объединенных любовью Христовой. Такая постановка вопроса была далеко не типичной.

Много говорилось о реформе, о преобразовании церковного управления, о предоставлении приходам большей самостоятельности, о выборности священников и т. д. Все это было чрезвычайно важно (и хочется надеяться, что эти идеи еще найдут свое воплощение в Русской церкви), но на этом фоне (который, в свою очередь, тоже не был характерен для всей Русской церкви) надо обратить особое внимание на тех, кто возрождал церковь и ее соборность прежде всего не в юридической или организационной плоскости, а в людях. Благодаря братскому духу и ревности в стремлении воплотить Евангелие укреплялась церковность, и через внеприходские общинно-братские объединения нередко расцветали различные стороны церковной жизни, влияя, в том числе, и на жизнь приходов, с которыми братства были связаны: вдохновенным и совершенно иным по духу становилось богослужение, литургия в действительности оказывалась общим делом, расцветали просвещение, благотворительность, миссия и т. д.[9] И этот расцвет был напрямую связан с верностью общине, с «верностью Господу и любви»[10].  Среди обещаний, дававшихся при вступлении в братства, помимо тех, которые можно считать обновлением и конкретизацией крещальных обетов, можно найти также обещание хранить любовь и верность братству[11]. При немалых различиях между приводимыми здесь примерами нужно отметить в них ту общую черту, что служение Христу и церкви означало выдвижение на первое место, казалось бы, противоположных вещей: с одной стороны, свободы, но вместе с тем верности и послушания. Это были те принципы, из которых росла общинная и братская жизнь. Будучи тем полем, на котором могло совершаться усилие по укреплению и углублению воцерковленности, общины и братства сами по себе также требовали усилия и сами становились евангельским «узким путем». Подчеркнем эту важную особенность: верность общине и братству, послушание братчиков и братчиц друг другу как внутренний принцип был тем обетом, который требовал сужения личного пути в границах общей жизни, становясь при этом залогом действенности крещальных обетов и дальнейшего духовного возрастания. Логика движения к воплощению Евангелия немедленно требует сужения своего пути. Нарастание стремления к сужению пути можно проследить на примере общины архим. Сергия (Савельева), почти все члены которой в конце концов пришли к монашеству[12]^. В начале пути, в середине 1920-х гг., мы совсем не видим стремления к монашеству у этой молодежи, вышедшей из среды религиозно-философских кружков. Решение о принятии монашества созревало постепенно как стремление ходить тесными вратами, как отказ от ветхого человека в себе и посвящение себя Богу ради роста нового человека. Со временем оказалось, что решение об иноческой жизни, по свидетельству о. Сергия, «ясно и просто». Здесь, очевидно, могло сказаться то, что монашество в это время оставалось общепринятым идеалом христианской жизни. Почти все члены общины о. Сергия (Савельева) первого поколения постепенно пришли к принятию монашеских обетов и постригу, оставаясь, однако, жить в миру и сохраняя верность общинной жизни[13]. При этом можно убедиться, что выражение «родная жизнь», которое со временем прижилось в общине о. Сергия, означало не просто человеческую жизнь близких друг другу людей, а именно их церковную, христианскую жизнь, поскольку нередко приходилось жертвовать многими сторонами первой ради второй. Любовь к Богу и к церкви сплотила членов общины в духовную семью, и все новые и новые задачи, которые им приходилось решать, заставляли укрепляться в послушании друг другу и старшему – о. Сергию, который еще долгое время не был ни священником, ни монахом. Послушание не давалось легко, и не все происходило гладко, но этот опыт приносил удивительные плоды и оценивался как то, что «страшит плоть, но переполняет сердце радостью»[14]. Говоря о принятии монашества в общине архим. Сергия (Савельева), нельзя не учитывать также желание защититься от внешнего мира, который становился сатанински безбожным. В 1930 -е годы, когда в нашей стране вера и церковь последовательно и жестоко истреблялись, вопрос духовной сохранности христианина требовал «укрепления ограды». Когда внешних опор для веры оставалось все меньше, внутренним стержнем для верующего становилось монашество в миру, дававшее возможность по-христиански принимать и переносить внешние испытания. Как писал о. Сергий, жизнь стала огромной скорбью, но «родная жизнь» и иночество как плод «родной жизни» давали возможность принять эту скорбь в сердце и научиться с ней жить[15]. Учитывая этот момент самозащиты, который мог иметь значение, можно, тем не менее, утверждать, что прежде всего не самозащита, а нарастающий внутренний опыт свободы вел людей к тому, чтобы суживать свой путь – через общинную жизнь в терпении и послушании. Прот. Алексей Мечёв также (хотя по времени раньше) устраивал со своими духовными чадами «мирской монастырь» и тем, кто просил благословения уйти в обычный монастырь, говорил: «Погоди, у нас свой монастырь будет»[16]^. Вводя в жизнь своих чад то, что традиционно связывали с монастырской жизнью: частую исповедь, частое причащение, вообще более частое участие в богослужении (определяя, впрочем, разным людям их меру и осуществляя духовничество) – о. Алексей старался способствовать тому, чтобы его духовные чада молились вместе и встречались для христианского общения вне храма. Отцу Алексею принадлежит выражение «объединяйтесь в Господе». По мере разрастания этого опыта в Маросейском московском приходе создалось уже несколько духовных семей, состоящих из мирян и возглавляемых мирянами, в том числе сестрами. После кончины о. Алексея в 1923 г. его служение, хотя и своим особенным образом, продолжилось в служении его сына Сергия. Поднимавшиеся в начале ХХ в. живые силы нашей церкви ждал, как мы знаем, долгий период репрессий, страшных своей жестокостью и массовостью. И в связи с этим надо вспомнить о тех братствах, которые стали возникать как движение сопротивления, как способ защитить церковь от уничтожения. По времени возникновения эти братства были современниками тем, о которых речь шла выше, но в них непосредственным поводом для объединения людей стали гонения на церковь. Наиболее уязвимой к ударам, наносимым репрессиями, оказалась церковная структура. В связи с этим оживление церковной жизни, мыслившееся в категориях реформы структуры и внешних форм, становилось невозможным. И тогда уже более широкие круги в церкви начинают понимать, что нужно собирать людей. Уже в январе 1918 г. патриарх Тихон призвал пастырей церкви создавать духовные союзы[17]. «Не теряйте же времени, собирайте вокруг себя стадо, по одному, по два, собирайте их на пастырские беседы. Отбирайте сначала лучших людей. Не пренебрегайте беседами с благочестивыми женщинами, которые часто удерживают своих мужей и братьев от безумных поступков и защищают Церковь Божию. Составляйте из благонамеренных прихожан братства, советы, – что найдете полезным по местным условиям…»[18].Межприходские и внеприходские братства, на которые до сих пор нередко смотрели с недоверием, начали создаваться в Петрограде, в Москве, в Нижнем Новгороде и в других местах. Церковь стала перестраиваться на «широко-общественных, соборных началах»[19]. В ответ на репрессивные действия властей происходило сплачивание священнослужителей и мирян, которые вместе сопротивлялись закрытию приходов и монастырей, прилагали усилия для сохранения духовного образования, для обеспечения подготовки священнослужителей; они принимали меры для сохранения монашества, для христианского воспитания молодежи. «Профессионализм» в церкви становился теперь смертельно опасным, но церковь (приходы, монастыри) как никогда нуждалась в работниках на своей ниве – и они приходили из братств. В уставах братств, некоторые из которых сохранились, прописаны правила жизни, которые принимали для себя те, кто в них вступал. Эти правила описывали правила благочестия, молитвенной и богослужебной жизни братьев и сестер, определяли их участие в братских собраниях. И здесь нередко закреплялись самые первоначальные основы нормальной жизни христианина и простые требования нравственности ^[20]– на основании этого можно судить, каково было состояние церковного народа в нашей стране. Но для членов братств уже сама церковная жизнь была ежедневным вызовом, и это не позволяло оставаться номинальным членом церкви. Это тоже было возрождение и узкий путь, и неудивительно, что в братствах часто присутствовало не просто оборонческое настроение, но и миссионерский энтузиазм, способность к благотворительности и служению вообще, и налицо был личный духовный рост братчиков. Вступая в братство, человек присягал на верность братской любви и принимал обязательство каким-то образом служить церкви, хотя по форме это могло выражаться по-разному: иногда в виде письменного или устного обязательства, а иногда без такового. Примером активных братств, возникших в контексте сопротивления гонениям, могут служить межприходские братства в Петрограде, среди которых самое известное – Александро-Невское, связанное с именами иеромонахов Гурия и Льва (Егоровых) и Иннокентия (Тихонова). Появившись в 1918 г., это братство (наряду с другими, похожими) не смирилось с закрытием храмов и монастырей и в обстановке постоянно чинимых властями препятствий оказалось способным вести активное духовное просвещение через различные религиозно-философские кружки, молодежную работу, создавать богословские училища, заниматься изданием литературы и благотворительностью. Позднее братство организовало материальную и духовную поддержку репрессированных, а с 1922 г. активно участвовало в помощи голодающим и противодействовало изъятию церковных ценностей. Вступая в братство, братчики давали обещание жертвовать в пользу братской деятельности деньги, вещи, свой труд. В примерном братском уставе петроградских братств говорится: «…каждый член братства должен иметь свое определенное, указанное руководителем дело в братстве, от исполнения которого он не имеет права уклоняться…»[21] Решительный тон этих слов говорит о том, что братства требовали от своих членов не оставаться пассивными наблюдателями, а каким-то образом реально противостоять творимому злу. Отметим, что деятельность этих братств во многом направлялась на сохранение церкви, понимаемой прежде всего в епархиально-приходских категориях, и на развитие (по возможности) именно приходской жизни. Поэтому приходской священник мыслился здесь как центральная фигура, будучи обычно и руководителем в таких братствах.

С середины 1921 г. в Александро-Невском братстве начали создаваться маленькие монашеские общины, живущие за пределами обителей. Монастыри закрывались, и братство стало через кружки готовить молодых людей из числа своих активных членов к принятию монашеского пострига. Правила внутренней жизни появившихся небольших монашеских общежитий были близки к монастырскому уставу и предполагали общность имущества, общую молитву, частое (по возможности ежедневное) посещение церкви, различные виды воздержания и избегание общения с внешним безбожным миром. При этом продолжалась разнообразная помощь ближним и просветительская работа. В некоторых таких общинках монашеский постриг не принимался, поскольку в тех условиях полностью порвать с миром не было возможности, и это был еще один путь появления «монастырей в миру». В условиях репрессий к слову «верный» добавился новый смысл. Примерно начиная с зимы 1922 /23 года ужесточились гонения непосредственно на братства; с начала 30 -х годов всех активных членов братств планомерно выявляли и отправляли в лагеря; в конце 30 -х их последовательно уничтожали. Оказавшись вне закона, братства были вынуждены переходить на нелегальное или полулегальное существование. В таких условиях особо требовалась общая стойкость, возможность опираться друг на друга и на веру друг друга, и верность Церкви начинает означать верность братству. Иннокентий (Тихонов), уже епископ (расстрелянный в 1937 г.), писал из ссылки своим духовным чадам: «Братство есть единственно истинная в условиях нашего времени форма церковного единения, которую, думаю, не разрушат и самые врата адовы… В этом смысле Братство священно… Молитесь о Братстве, как о великой милости, посланной Вам Господом Богом. Дорожите им и радуйтесь, что чрез него Вы приобщены к телу Церкви… С благоговейным страхом живите в благодатном братском единении, памятуя, что оно есть “Церковь Бога жива”»[22]. В годы усиления гонений, когда из-за арестов братство надолго оставалось без своих лидеров, которые больше находились в заключении, чем среди братьев и сестер, очень важным оставалось послушание старшим – и тем, кто через переписку продолжал свое руководство из заключения, и тем, кто был поставлен старшими на месте. Отец Гурий (Егоров) писал в женскую общину в 1927 г.: «…Стремитесь посильно проводить в жизнь каждодневно послушание, нестяжание и целомудрие. Не останавливайтесь, идите вперед, все к большему осуществлению этих обетов»[23]. С ужесточением гонений активизируется и стремление к монашескому постригу. Но к началу 30-х гг. взгляды на монашество в Александро-Невском братстве меняются. Становится ясно, что в условиях ликвидации монастырей явное монашество осуществлять трудно. Появляются тайно монашествующие, продолжающие жить и работать в обществе как обычные люди, а некоторые принимают решение ориентироваться на монашество внутри себя, не принимая пострига. Установка на монашество остается сильной с точки зрения задачи пополнения рядов духовенства. И действительно, некоторые выходцы из этих кругов впоследствии стали священниками и епископами нашей церкви (не очень многие – большинство погибло). Таким образом, перед нами то, что тоже не похоже на классическую монашескую жизнь и что те, кто вступал на этот путь, нередко знаменательно называли иночеством, вкладывая в это слово новый акцент: не уходя из мира, быть иным по отношению к нему. Таким образом, это тоже открытие иночества в миру, но другим путем – не через актуализацию крещальных обетов, а как бы наоборот, через переосмысление монашеского идеала. Во всех случаях этот опыт иночества в миру оказался независимым от привычных форм устроения церковной жизни, но зато сам послужил опорой для них. Среди значимых российских движений нельзя не упомянуть движение беседников, которое прошло через ХХ век своим путем, вне общего русла церковного и религиозно-философского возрождения. Беседничество, центр которого находится в с. Красные ключи Самарской области, продолжает традицию старчества XIX в. Нам не очень известны подробности того, что происходило в этом движении на протяжении всего XX в., но в последней четверти века движение беседников, существуя в провинции, принимало людей, внутренне разрушенных советским периодом, носителей его плодов. Как правило, к движению присоединялись люди, пришедшие в церковь через какую-то драму, и поэтому очень понятен их главный акцент на том, что «своя воля – падшая» и от нее надо полностью отказаться, что «ты не способен распознать истину». Простым горожанам из провинции, которые составляли большинство беседников в 1980–2000 -е годы, надо было действительно начинать с нуля – прежде всего, требовалось простое оздоровление себя самих и среды вокруг себя хотя бы в пределах ветхозаветных нравственных требований и приучение к тому, чтобы подчинять свою жизнь не законам нашего разрушенного общества, а иным. Беседнические правила жизни являются простыми аскетическими обетами: полный отказ от алкоголя, двухразовое питание, один дополнительный постный день в неделю (понедельник), плюс к этому довольно большое по объему молитвенное правило и Иисусова молитва. Главнейший из обетов – обет послушания старшим, среди которых на первом месте – старец, возглавляющий движение. На неукоснительном исполнении этих правил стоит главный акцент в духовной жизни (ключевое выражение – «хранить жизнь»), их цель – организовать внешнюю жизнь человека так, чтобы превратить его из слушателя слова Божьего в исполнителя. Когда отец Павел Алексахин, старец, бывший руководителем этого движения до своей кончины в 2008 г., учил: «Слово Божие слушать – медок пить, а исполнять – осинку глодать», он воплощал в своей конкретной среде святоотеческий принцип «читай деяниями». Чтобы христианство действительно охватило всю жизнь человека, надо не только послушать, но и послушаться. Беседники предлагают наполнять жизнь послушанием и духовным трудом. При знакомстве с опытом движения беседников создается, однако, впечатление, что не предполагается, что человек когда-то должен стать «взрослым» и выйти на путь совершения самостоятельных шагов. Он должен вечно оставаться «послушником»; целью здесь видится все более совершенное послушание. Тем не менее, в жизни результат часто к этому не сводится: по личным знакомым из беседнического движения мы видим, что люди действительно возрастают и, освобождаясь от цепей мира сего, приобретают внутреннюю свободу. Признаком этого является их открытость к окружающим, способность к духовному общению с теми, кто по обычаям и акцентам в своей христианской жизни на них не похож. Вопрос только в том, что все-таки это оказывается в решающей степени зависимым от фигуры старца. При определенной ограниченности, которая видится в принципах движения беседников, чей опыт ориентирован все же на несколько упрощенную жизнь, обращает на себя внимание то, что эти принципы носят характер строгих обетов – в том смысле, что беря на себя довольно простые обязательства, беседники настаивают на их твердом исполнении. Таким образом только и можно, по их мнению, реально менять жизнь людей, чтобы их «умственный» выбор не расходился с жизнью. ХХ в. дал также множество примеров общинно-братских движений и за пределами России и бывшего СССР, однако на этом здесь нет возможности останавливаться. Скажем лишь несколько слов о румынском православном движении «Воинство Господне», поскольку наше Преображенское братство имеет с этим движением активное общение. Типологически «Воинство Господне» стоит в одном ряду с российскими православными движениями ХХ в. Возникнув в 1923 г. по инициативе свящ. Иосифа Трифы, оно также направило свои усилия прежде всего на то, чтобы подвигнуть людей всерьез относиться к крещальным обетам. Впоследствии в «Воинстве Господнем», ставшем многотысячным народным движением, расцвел миссионерский дух, и в годы гонений при коммунистическом режиме оно дало большое число исповедников веры. В традиции «Воинства» при вступлении в движение человек заявляет в молитвенном собрании, в присутствии братьев и сестер, о своем желании оставить пути греха и встать на узкий путь, ведущий к спасению. Он посвящает свою жизнь Христу и христианской миссии. Для такого заявления не существует какой-то закрепленной формулы, но по смыслу то, что провозглашается, является обетом, потому что «воин без обета не может быть назван настоящим воином»; «кто уклоняется от принесения обета, не имеет чести перед Богом. И Господь не может доверять ему». Примерно так выглядит образец обета, который был предложен о. Иосифом: «Устрашенный погибелью, которая ждет меня за грехи моего прошлого, припадаю к кресту Иисуса, распятого за все мои грехи, и верую в Его жертву. Его кровь омывает меня от всего этого и очищает меня пред лицом Небесного Отца, и я получаю от Него прощение. С этого мгновения, когда со мной произошло это святое таинство, в котором я превратился в совершенно другого человека, я стал по-настоящему освобожденным от уз греха, в которых меня держал своим рабом сатана, враг Христа и враг моего спасения. Отныне и во веки веков я принадлежу Христу, искупленный Им и ставший Его воином. Посему я добровольно вступаю в Воинство Господа Иисуса, чтобы бороться против сатаны, который будет неустанно пытаться снова поработить меня. И я вступаю в Воинство и для того, чтобы бороться за освобождение других из этого рабства»[24]. И еще в заключение несколько замечаний об общинно-братских движениях западной церкви. После Второй мировой войны и особенно после II Ватиканского собора многочисленные движения появились в Римско-католической церкви. Главным пафосом этих движений, как правило, было, во-первых, обновление крещальных обетов и жизнь по Евангелию, а во-вторых, приверженность братству и общине как «территории любви», где это может быть воплощено. В основе многих католических движений лежит идея иночества в миру, и в некоторых движениях часть их членов принимает обеты, подобные монашеским. Здесь мы встречаем ту важную особенность, что при принятии обетов нестяжания, послушания и даже безбрачия специфический характер принимаемых обетов не только не выдвигается на первый план (например, в формуле обещания), но, наоборот, подчеркивается, что в них нет ничего нового для христианина, что это всего лишь движение по узкому пути в русле более полного исполнения обетов крещения. Особенностью западных послевоенных движений является то, что они не подвергались гонениям и поэтому могли действовать в широком общественном контексте. В связи с этим появляется новая (новая ли в действительности?) проблема. Многотысячные движения, преодолев к концу ХХ в., по собственному их свидетельству, разделение церкви на «клир и мир», сами начинают разделяться на две, как правило, категории: в них есть те члены, которые связаны обязательствами и обетами – и это те, на кого можно полагаться, то ядро, на котором держатся все осуществляемые движением программы и проекты, – и есть те, кто сочувствует принципам движения, в чем-то участвует, но никаких решений для себя всерьез принимать не спешит. Таким образом, уже вне связи с традиционной церковной структурой возникает тенденция к разделению в церкви на «посвященных» и остальных. Подводя итоги, можно сказать, что общинно-братские движения являются той средой, где реально возможна актуализация и конкретизация крещальных обетов. Это происходит через принятие на себя в качестве обязательных принципов братства или общины, что означает обещание верности Христу перед лицом конкретного собрания братьев и сестер, соединенных стремлением воплотить жизнь по Евангелию. Такое принесение обетов является не просто однократным обновляющим актом, это сознательное вступление человека на путь, ведущий к служению и к зримым плодам, – путь, который, требуя, по евангельской логике, постоянного сужения, приводит к радости и свободе. Российский и зарубежный опыт движений ХХ века дает здесь многочисленные впечатляющие примеры, которые, хочется надеяться, должны вдохновлять современных христиан и препятствовать стремлению возрождать церковь по упадочническим образцам.  

---

[1] Жураковский Анатолий, свящ. Письмо из ссылки к своей пастве // Его же. «Мы должны все претерпеть ради Христа»: Проповеди, богословские эссе, письмо из ссылки к своей пастве. М.: ПСТГУ, 2008. С. 341.

[2] Материалы по церковным братствам и общинам XX в. во многом сокрыты: о каких-то инициативах мы знаем лишь по упоминаниям; даже из имеющихся архивов далеко не всё доступно по разным причинам. Типичные источники – протоколы из следственных дел, вызывающие законный вопрос об их адекватности, или переписка – но существенная ее часть не сохранилась, и, кроме того, это часто письма из лагерей и ссылок, в которых многое недоговаривается, шифруется, в которых люди стараются не упоминать имен и т. д. Тем более это касается такого особого опыта, как принесение обетов – наверняка часто опыта сокровенного.  

[3] См., например: 1) обеты, приносимые при вступлении в Крестовоздвиженское трудовое братство Н.Н. Неплюева (Трудовое братство и школы его. СПб., 1900 . С. 119–123 ); 2) обеты в уставе братства Животворящего креста Господня, созданного в 1922 г. сщмч. еп. Серафимом (Звездинским) в подмосковном Дмитрове; этот устав обязывает носить нательный крест и соблюдать посты; предписывает «ежедневно неопустительно читать Евангелие»; причащаться непременно три раза в год, а желающим, особенно больным и слабым, возможно и раз в месяц; специально выделена главная евангельская заповедь «любите друг друга», по которой дается разъяснение: «…между братчиками не должно быть вражды, ссор… угроз и особливо побоев… и вообще всяких грубых выходок, свидетельствующих о потере не только христианского, но и вообще человеческого достоинства, приводящих человека в разряд грубых животных и диких зверей» (цит. по: Бычков С.С. (под псевд. Шеметов Н.) Православные братства, 1917–1945 гг. // Вестник РХД. 1980. I-II. № 131. С. 151); 3) обязательства вступающих в московское Братство-союз ревнителей и проповедников православия им. митр. Алексия Московского, созданное сщмч. Романом Медведем (Православная Москва в 1917–1921 годах: Сборник документов и материалов. М., 2004 . С. 365–366 ). 

[4] Из проповеди 1925 г. (Жураковский Анатолий, свящ. В день памяти свт. Иоанна Златоуста: [Проповедь] // Его же. «Мы должны все претерпеть ради Христа»… С. 234 –23 5).

[5] «Пред лицом верховного Евангельского идеала жизни, признаваемого святым и истинным, всегда возможна двоякая оценка жизненных явлений… Возможно ли этот верховный святой идеал сделать пробным камнем качества и совершенства существующих жизненно бытовых форм и отношений, или же, признавая последние истинными с точки зрения их господства в данный момент истории, стремиться низвести верховный идеал жизни до ее наличного уровня и от имени христианства освящать такие стороны жизни, которые не находятся в соответствии с евангельским идеалом. Первую оценку явлений жизни я считаю единственно законной в христианской этике, как науке нормативной, и на этой точке зрения всегда стояли, в моем сознании, святые учители Церкви. Вторую же оценку жизненных явлений я считаю ошибочной по существу, и это направление нашей науки, можно сказать господствующее у нас, я характеризую термином “официальное” или “казенное” богословие» (Экземплярский В. К вопросу об отношении нравственности к политике // Труды Киевской Духовной Академии. 1905. № 11. С. 306 ).

[6] Из письма общине, написанного в 1923 г. из ссылки (Жураковский Анатолий, свящ. Письмо из ссылки к своей пастве. С. 33 8).

[7] Как писал С.И. Фудель, у священника «лежит в столе “ставленая грамота” как всё покрывающий патент» (Фудель С.И. У стен Церкви // Его же. У стен Церкви. Моим детям и друзьям. М., 200 9. С. 66 ).

[8] Здесь речь не идет о братствах, которые создавались напрямую в связи с какими-то служениями и имели прямые практические задачи (таких было немало). Но стремление к воплощению Евангелия в братствах приводило и к значительным практическим плодам.

[9] Такое определение церковности дает Жураковский (Письмо из ссылки к своей пастве. С. 33 5).

[10] «Обещаю стремиться к тесному единению с братьями в одну дружную братскую семью с характером малой церкви Божией. Обещаю помнить, что радость братского общения – венец подвига, и честно встать на путь трех основных братских подвигов: веры, любви и труда. Обещаю высоко ценить честь принадлежности к трудовому братству…» (из обещаний, даваемых при вступлении в Крестовоздвиженское братство Н. Неплюева; см.: Трудовое братство и школы его. С. 119–123 ).

[11] Сохранилась значительная часть переписки между членами общины в течение всех десятилетий ее существования. Переписка опубликована в знаменитой книге архим. Сергия «Далекий путь» (Б. м.: Христианское издательство, 1995 и др. издания).

[12] Уход в монастырь, начиная с 1920 -х гг., был делом затруднительным: монастыри один за другим закрывались, но нельзя сказать, что такая возможность была совершенно исключена. Члены общины о. Сергия не видели возможности покинуть друг друга ради монастыря, видя промысел Божий в том, что они были собраны вместе в Церкви и напрямую связывая свою верность Христу с верностью тем людям, которых собрал и поставил рядом Христос. Когда один из членов общины, Олег Богоявленский, все же решил жить в монастыре, о. Сергий увидел в этом скорее отказ от тесных врат, которыми ходят члены общины.

[13]  Сергий (Савельев), архим. Далекий путь. Б. м.: Христианское издательство, 1995. С. 147–149.

[14] Там же. С. 86.

[15] Зайцев Виктор [псевд.]. Отец Сергий Мечев и его покаяльно-богослужебная семья // Православная община. 1991. № 1.

[16] Церковные ведомости. 1918. № 2. С. 11–12.

[17] Церковные ведомости. 1918. № 5. Цит. по: Бычков С.С. Православные братства… С. 149.

[18] Из выступления прот. Михаила Чельцова на собрании петроградского духовенства 7 апреля 1918 г. (Шкаровский М.В. Александро-Невское братство, 1918–1932 годы. СПб., 2003 . С. 13).

[19] См. выше примечание [3]

[20] Устав принят на совместной конференции Александро-Невского и других братств в мае 1920 г. (Шкаровский М.В. Александро-Невское братство… С. 44 ).

[21] Шкаровский М.В. Александро-Невское братство. С. 128

[22] Там же. С. 84–85.

[23] Там же. С. 128

[24] Текст засвидетельствован в сочинениях другого лидера этого движения – исповедника веры и поэта Траяна Дорза (пер. с рум. А. Патраковой).